— Как звать тебя? — спросил Борис Петрович как можно мягче.
Девушка не ответила. Она вдруг уронила голову на ладони и горько заплакала, вздрагивая худыми плечами под разорванным грязным платьем.
«И вправду пропадет, — озабоченно подумал Шереметев. — Бабам надобно наказать, чтоб поболезновали о ней».
Фельдмаршал уже собирался обратиться к мариенбургским женщинам с этим приказом, как вдруг к нему решительно шагнул полковник Вадбольский, подошедший с каким-то рапортом, но заговоривший о другом.
— Господин фельдмаршал, эта девушка, к которой вы изволили обратиться, совсем особенное творение Божье, — горячо и от этого не совсем складно заговорил полковник. — Я хотел доложить вашей милости о ней…
— Знаю, это приемная дочь здешнего священника Глюка, — проворчал Шереметев. — Поведай, Ян Владиславович, чем же это «особенное творение» так приворожило сначала здешнего попа, а ныне и моего полковника!
Вадбольский заметил иронию и счел нужным пояснить:
— Борис Петрович, она жена шведского солдата. Речь не об амурных искушениях, а об ее уме и крепости духа, равные которым и в мужах не всегда найдешь. Она знает малороссийскую и польскую речь, она вела со мной негоциации со стены от имени шведского коменданта. Явила подлинное великодушие и весьма разумные суждения.
— Вот оно как, — заинтересовался Борис Петрович. — Значит, этот боров не только взрыв арсенала злодейский учинил, но и за бабьей юбкой хоронился! Нечего сказать, рыцарский у шведов обычай…
— Эта необычная особа сумела узнать об умысле шведских офицеров поднять на воздух арсенал, — продолжал Вадбольский, уже не скрывая восхищения. — Она бежала предупредить нас, и лишь нескольких минут недостало мне и одному достойному шведскому лейтенанту, чтоб предотвратить злодейство…
— Что предложить желаешь, господин полковник? — прервал его Шереметев. Он и сам уже знал, что делать, но хотел, чтобы приближенные офицеры услыхали это из уст Вадбольского, которого в войске любили за прямоту суждений и искренность души.
— Яви же милосердие, достойное славы твоей, Борис Петрович! — полковник перешел на торжественный стиль. — Прими это несчастное и дивное создание под свою покровительственную руку! Будь ей защитой и отцом! Мне, полковнику, как и любому из офицеров, не пристало в походе иметь при себе женщину, но ты волен в войске нашем над всеми. Твои добродетельность и благородство ведомы каждому солдату. Спаси эту девушку, отец наш! Ты же видишь — она чуть жива.
