В общем, так и легли спать, укрывшись одеялами. И проспали как раз до самого рассвета.
* * *
Разбудил меня отчаянный птичий гомон — такой, что в ушах зазвенело. Осторожно прокрался к выходу, выглянул и ничего подозрительного не обнаружил, разве что на останках гиены пировала огромная толпа рыжих муравьев, объев кости практически наголо: даже хрящей на них не осталось. Что значит джунгли — утилизация ускорена до предела. Круговорот материи в природе осуществился прямо на глазах. Осталось только муравьев птицам склевать и в виде помета выкинуть, чтобы травка росла, значит.
Вера тоже зашевелилась, откинув одеяло, посмотрела на меня сонно. Затем спросила:
— Пойдем теперь?
— Теперь пойдем, — кивнул я.
— Как голова твоя?
— Нормально, ничего страшного.
Голова болела неслабо, но болела именно в месте ушиба, сама рана болела. А сотрясение вроде как никакими симптомами меня сегодня не дарило. Ни тошноты не было, ни в глазах не двоилось. Правда, отчаянно щипало ладони, изрезанные вчера о траву и кустарник, но это было терпимо.
— Ты говорила, что родник есть? — уточнил я.
— Верно, есть, — сказала девочка, откидывая одеяло. — Сейчас соберемся и туда пойдем. Умыться хочется.
Она выглядела вполне деловой и готовой к походу. Вчерашние похороны состоялись — и во вчера остались. Черствость? Сомневаюсь. Что-то мне подсказывает, что тут мораль совсем другая. В тех местах, где негры обозы купеческие грабят и это рассматривается как стандартный риск, вероятность погибнуть куда выше, чем у нас в Москве. Ну если только не лезть куда не надо, как я в свое время. Но это уже добровольный выбор. Мы всегда делаем свой выбор и за его последствия отвечаем. А у Веры, как мне кажется, особого выбора нет — другие у нее места и времена, и где смерть — обыденность, там и отношение соответственное. Живые должны жить, чтобы просто идти вперед. Что мы сейчас и сделаем.
Я хотел помочь ей собрать вещи, но она отрицательно покачала головой и почти мгновенно упаковала свой рюкзак — на тот же манер, каким был собран мой. Я заметил, что у нее и мачете имеется, но поменьше и полегче, не как у меня. Или это ятаган?
— Как это у вас называется? — спросил я, показав на нож.
— Мачете, — просто ответила она. — У вас есть такие?
— У нас рубить ими нечего, — усмехнулся я.
— Странно, — удивилась она, — а биться?
— Биться и другие способы есть.
Ответ ее удовлетворил, и она замолчала, сосредоточенно подгоняя на себе ремешки снаряжения.
