вы только не беспокойтесь, папаша, смело башляйте. Гроб, говорят, под землей держите, крышку и в церкви не открывайте, только под занавес, после венчания, а то оклимается раньше срока, а репутации нашей — урон, получится несолидно. И вдруг мне так страшно стало! Вы не поверите! Но тут уж папа ни за что на попятную не идет и уламывает, говорит, узнавал — это у наших сейчас в ходу, говорит, что прикольно, хлопнул стакан — и адье… кто от долгов в ямы уходит или от жен… а потом в другом месте наружу всплывают… даже убийц, говорит, под землю так прячут, чтобы снова потом их использовать, а мы, говорит, нашей загробной свадьбой вообще новую эру в бизнесе открываем, я, говорит, и о скидке уже сговорился, как первопроходец…
Я билась, визжала, по этажам бегала. А один другому кричит: „Сними ее выстрелом, зафиксируй“. А другой: „Это надо с папашей обговорить, я за стрельбу по живой мишени сверху беру“. В общем… дальше вы знаете. Вы ведь случайно меня откопали? Вы мужика, по идее, откапывали? Я, как проснулась, все слышала. А те спозаранку припрутся, а могила пустая! Вот здорово! Вы же не закопаете меня обратно? Ваш приятель так злился, что на меня напоролись…» — «Даже если погаснут звезды и умрет луна…» — медленно, с растяжкой произнес Бальзамир, но тут в каморку ввалился его напарник, весь в мыле. «Аааа! Ты все с трупом лясы точишь, — заорал он, — а там беда! Нету там твоего Пиздодуева!» — «… я все равно буду любить тебя…» — не обратив внимания на Воскового, проговорил Бальзамир и, прикоснувшись к ее руке, в смущении улыбнулся. «Из наших, Секретарь говорит, только новый Пытающий, а из чужих — один Сыркин. А Пиздодуев не появлялся!» — «… даже если истлеет кошачья кожа на моей лютне, я все равно стану…» — «Ты спятил! — завопил пуще прежнего Восковой, выдирая жидкие волосенки. — Власть из-под ног уходит! Просрем! В последний момент — и просрем!!!» А Бальзамир продолжал, не отводя от Нее взгляда (хотя какой уж теперь Баль-замир? Назовем его просто Он): «Впрочем, это так, баловство, сударыня, мои досужие переводы из японской поэзии… Хотите, я вам еще почитаю?»
Когда Восковой несся по длинному коридору, ломясь в открытые двери и поднимая по тревоге испуганную братву, до него все еще доносилось: «Даже если не зацветет белая вишня… если иссякнет колодец… и догорающее в предсмертном огне солнце не дотянется до небес… если опустошатся сердца и будут сосчитаны все песчинки на дне океана… мои глаза, видевшие все на свете, все равно вернутся к тебе…»
