для чего прилагалось немало усилий, поскольку карты ложились так, что рад — не рад, а рабочие сцены уже проверяли микрофон, щелкая в него пальцем; дамы, завершая свой туалет, накидывали на голые плечи цыплячьи меха; надрывно звонил телефон, и изо всех концов Москвы по немыслимым адресам неслись такси. Тем не менее ни один поэтический вечер Пиздодуева так и не состоялся. Поэт был абсолютно неуловим.
Люди зверели, пытаясь заполучить Пиздодуева хотя бы на час и суля за его книги астрономические по тем временам деньги, что оживило насытившийся было книжный рынок. Появились подделки, которыми спекулировали из-под полы и которые читались в три смены до дыр. И все же подлинный Пиздодуев где-то существовал — в прессе то и дело мелькали эссе маститых критиков и просто швей из Иванова, превозносивших до небес степановские стихи. Школьники целыми классами, а зачастую и школами писали «под Пиздодуева». Что же касается взрослых, то даже те, неграмотные, учились читать по слогам, чтобы попытаться осилить хотя бы одну степановскую строку.
Повстанцы
Примерно тогда же, под видом рытья новых линий метро, стали строить подземные бетонные склады, в которых, судя по слухам, и затаили перед народом тиражи пиздодуевских сочинений. А поскольку времена были уже не те и народ перестал опасаться карающего перста властей — так как власти утратили способность реагировать на что-либо внешнее и непосредственно ими не являющееся, — то и решил брать склады штурмом.
Подогнали броневики, катюши и огнеметы. Разожгли костры, хотя дело было летом, в жару. Поделились на сотни, обвешавшись пулеметными лентами наперерез, как помнили по фильму «Чапаев», но до штурма все-таки не дошло. И вот по какой причине. Но прежде.
Они выходят на сцену
Ничего этого Пиздодуев не знал. У него молчал телефон, до него не доходила почта, а также отголоски глухих канонад — тем паче что по Москве стреляли тогда везде, кто по какой надобности, поэтому слух был притуплен и вылавливал из эфира разве что всплески воды под крыльями пытающихся взлететь над Москвой-рекой лебедей. В остальном была тишина.
Впрочем, Степан, будучи чуток к природе, различал и жестяной стрекот стрекоз, и харкающий лай заречной собаки, и перекличку лодочников, тащивших багром утопленника, и шепот листвы, который, гонимый порывами ветра, взмывал страстным контральто и буйствовал в небесах, предвозвещая грозу, которая неслась на Москву, чтобы очистить ее от скверны. Такая картина являлась Степану, когда он стоял у окна, уткнувшись носом в стекло и высматривая далекие дали, сокрытые от него университетским каменным монстром.
