Колька еще больше усилил натиск, не чувствуя под глазом набухавшего синяка. Ему попало от Генки довольно крепко, но он действовал, словно одержимый.
Поводом к отступлению Генки послужил сильный удар, полученный им в нос. Первые капли собственной крови поколебали мужество Генки. Упорство и бесстрашие Кольки заставили, наконец, Генку позорно отступить.
Колька, наслаждаясь своей победой, счастливо улыбался, размазывая по лицу кровь.
…И вот прошло уже два дня после этого знаменитого волжского сражения, а Колька не мог успокоиться. Внешне он этого ничем не проявлял. Он по-прежнему вместе с Наташей с утра убирал в коридоре, помогал ей в других хозяйственных делах. Но его терзала мысль, что он и в самом деле не знает, что такое искусство. Кого спросить? Хорошо бы дядю Андрея. Он все знает. Но Остров появлялся редко, осунувшимся и усталым. Дела следовали за ним по пятам. Его везде настигали люди, телеграммы, сводки с фронта.
Колька устал думать. «И все из-за Генки. Из-за него одного. А что если еще раз встретиться с ним и… и проучить за все: за подножку, поставленную Наташе, за отнятый хлеб и за то, что задается этим самым искусством. Может быть, Генка, если поприжать его, сам расскажет, что это за слово?»
Через пятнадцать минут Колька нетерпеливо вертелся недалеко от дома Генки.
В квадрате, выломанном в нижней части калитки, виднелся пустой грязный двор. В центре его стоял мусорный ящик без крышки, около которого валялась большая разбитая бутыль.
«Для чего такая бутыль, что в ней держат? Кто мог ее разбить? Конечно, Генка. Кто еще, кроме него? Значит, и дома он портит людям настроение. Ну вот и хорошо, — почему-то обрадовался он. — Заодно и за это ему всыпем».
Генка вышел из калитки, из озорства надев кастрюлю поверх шапки. Его послали за квашеной капустой.
Не успел Колька подойти к нему, как Генка поскользнулся и свалился в снег, кастрюля надвинулась мальчику на глаза. Вид у него был очень забавный. Колька невольно рассмеялся.
Генка приподнял кастрюлю, и Колька будто бы впервые увидел его бледное, усыпанное веснушками, изможденное от длительного недоедания лицо.
В сердце Кольки шевельнулось чувство жалости. Однако, стараясь не поддаваться этому чувству, он отрывисто скомандовал:
— Слышь, Минор, вставай, и сними свою цилиндру.
Генка охотно снял кастрюлю с головы и добродушно подмигнул.
Его доверчивость еще больше обезоружила Кольку. Воинственное настроение исчезло.
— Вставай со снегу, — уже менее резко произнес Колька, — нашел место, где валяться. Так и заболеть, дурень, в два счета можно.
