Эти фотографии и таящаяся в них сила превратили мои неопределенные сожаления в нестерпимый зуд. Действительно, что такое внутренний образ существа, хранящийся в нашем сознании, такой бледный и мимолетный, даже если он подсвечен желанием, по сравнению с его изображением материальным, цветным и рельефным, особенно если, как здесь, вне нас, независимо от нас, это изображение обращает на нас взгляд и почти подает голос? Трехмерный двойник резко опровергает все более приблизительные, расплывчатые воспоминания — это сверкающее опровержение квази-присутствия: он подобен возлиянию крови, которое совершил Улисс в подземном царстве; но оно орошает также Улисса и наполняет его желанием.
В другой день один друг затащил меня «для смеха» в секс-шоп, где, вероятно, демонстрируя товар, на нескольких телеэкранах крутили порнокассеты. И вдруг перед одним из этих телевизоров, вокруг которых толпились продавец и несколько типов без возраста, мое сердце забилось сильнее. Я узнал юную метиску в леопардовом трико, вдруг показавшуюся из-за картонных пальм, — Летиция! Эта была порнокассета, снятая в «Синей лошади». Я застыл, не в состоянии ни двинуться, ни вынести то, что должно было последовать. Уже было раздавшийся смех замер в глотках: несомненная красота актеров, властное очарование удовольствия, когда оно явно не сыграно… Мой друг, не догадываясь ни о чем, хотел уйти. Неловкий крупный план выхватил теперь лицо пленницы, обольщающей одного из молодых путешественников. У меня не хватило смелости. Я направился к выходу, как сомнамбула, глаза мои были до конца прикованы к экрану, заполненному безупречным телом обнаженной Лэ, танцующей под луной. Затем мне понадобилось много минут, чтобы прийти в себя, рассеять некую ненависть — смесь ревности и презрения, — вызванную во мне гогочущими вуайеристами, которым, казалось мне, отдавалась моя подруга.
Были еще пустяки. Например, тихий щелчок, с которым однажды утром обрезок ногтя с пальца ноги, отскочивший от щипцов, ударился о раковину. Он сразу же вернул меня в один из тех нескончаемых вечеров, которые она любила проводить со мной голая в ванной (там она действительно чувствовала себя дома; она там чуть ли не жила), и меня чуть наизнанку не вывернуло от боли. Короче, пора было с этим покончить.
Отсюда охватившая меня лихорадка и даже настоящее холодное бешенство в моей неукротимой деятельности. Я не знал покоя — звонил ее матери, ее подругам, имитировал игривое любопытство, равнодушную доброжелательность: «Надо же! И куда это Летиция подевалась? Целый век не виделись…» Одна из ее подруг, что-то вроде манекенщицы, сказала мне, что два раза видела Лэ на улице Ла Боэти — и я часами бродил по этой улице в надежде хоть мельком увидеть ее. Напрасно. Я послал ей без записки, опять же на адрес ее матери, копию фотографии, которая меня так растрогала и вызвала столь сильное желание увидеть Лэ вновь (узнав места, где она была снята, она обязательно вспомнит обстоятельства, в которых была сделана фотография). Наконец, я написал ей еще одно «открытое» письмо, короче и нежнее, почти стихотворение, которое вскоре было опубликовано в «Либерасьон». Я включил в него множество намеков на один знаменитый роман, который когда-то дал ей прочесть и в котором многое напоминало наше положение, а также ее имя, чтобы она не усомнилась в том, кто скрывается за инициалами Э. Е. (первая буква моего имени и последняя буква фамилии):
