— Смотри-ка! Бегбедер!>[4] А я раньше думала, что он диск-жокей!
В этот момент вошла Прюн. Последние полгода я ее не видел и теперь едва узнал. Ее груди под розовой футболкой были так четко очерчены, что казалось — никакой футболки и вовсе нет. Прическа у нее была, как у Бриджит Бардо в молодости, глаза подведены. Словом, женщина в миниатюре. Она сделала в мою сторону движение губами, изображая поцелуй, — быстро, не сказав ни слова и даже не улыбнувшись, чисто автоматически. Мы и опомниться не успели, как она уже выбежала на улицу. Выкатив свой велосипед и обнаружив, что шина на заднем колесе полностью сдулась, Прюн выплюнула ругательство, которое я не ожидал услышать из такого хорошенького ротика, и отпустила велосипед. Он тут же рухнул, едва не задев ногу Эглантины. Я поспешил достать свой насос и накачать шину, пока они снова не поругались.
Вскоре мы, все втроем, друг за другом, выехали со двора и довольно быстро миновали бульвар Волабелль, потом улицу Арбр-Сек, проехали по аллеям городского парка и, наконец, выехали на берег Йонны, где в это летнее утро было очень красиво и свежо. Первую пару километров мы проехали, держась вплотную друг за другом, потом Прюн стала отставать, и пришлось ее дожидаться. Но почти сразу же она снова отстала. Потом вдруг неожиданно вырвалась вперед. Мне пришлось налечь на педали перед мостом Во, чтобы окликнуть ее и остановить. Мы с Эглантиной приметили одно хорошее местечко недалеко от шлюза. Прюн намерилась было продолжить путь в одиночестве, но съестные припасы были у Эглантины, а термосы с холодной водой — у меня; так что она все же сочла за лучшее вернуться. Мы расположились на берегу возле самой воды, на неком подобии островка, куда перебрались по шаткому подвесному мостику. Обе сестрицы слегка поцапались за поеданием груш и сыра (точнее, савойского сыра и «тирамису», из которых Прюн, до этого лишь нехотя клевавшая еду, слопала почти три четверти, к великому возмущению старшей). Если не считать этой перебранки, Прюн почти все время молчала, отвечая лишь односложным бормотанием или вообще ничем на мои дежурные вопросы об учебе («И как тебе твой лицей?», «Продолжаешь учить греческий?», «А с математикой все в порядке?»). Но потом жара и выпитое ледяное шабли отрицательно сказались на моих способностях к общению, и я задремал в тени березы, каким-то чудом выросшей здесь.
Когда я проснулся, рядом была одна Эглантина, нежившаяся на надувном матрасе с кроссвордом «Монд». «Человек, который находится на волосок от счастья, пять букв?» — тут же спросила она. «Лысый?» — предположил я. Оказалось, не подходит. Мне захотелось выкурить гавайскую сигару, которой угостил меня вчера мой приятель Филибер, журналист в «Йоннском республиканце». Я встал, чтобы найти ее в рюкзаке. Идя к велосипедам, я заметил на другой стороне островка Прюн, которая лежала на спине в воде совершенно голая. Она была почти полностью неподвижна, лишь слегка пошевеливала ступнями и пальцами рук. Голова ее была откинула назад, глаза закрыты. Ее небольшие грудки торчали из воды, темные волоски на лобке колыхались, словно водоросли. Солнце золотило ее уже слегка загоревшую кожу. Темно-зеленая вода казалась застывшей — ни единого всплеска. Кругом царила тишина. «Тренируешься в укрощении плоти?» — неожиданно раздался шепот прямо у меня над ухом. Я чуть не подскочил. Эглантина, стоя босиком у воды, исподтишка наблюдала за мной.
