Вот почему, когда однажды вечером мсье Леонар, который вошел в холл сразу вслед за мной, чего я не заметил, вдруг спросил меня, «как там все прошло у доктора Азулея», я чуть не подпрыгнул, но потом не остался в долгу и отпустил несколько колкостей в адрес доктора — любителя посвистеть. К моему величайшему удивлению, Бальзамировщик оказался гораздо более придирчивым. По его мнению, Азулей был жадным и непрофессиональным проходимцем: если вы придете к нему с одной-единственной дыркой в зубе, он тут же найдет у вас еще с десяток дырок, о которых вы и не подозреваете и которых, скорее всего, на самом деле нет и в помине; и хорошо, если в придачу он в коренном зубе, который достаточно всего лишь как следует запломбировать, чтобы привести в порядок, не удалит вам нерв — в течение бесконечных сеансов, столь же коротких, сколь и бесполезных, — да еще поставит пломбу из фарфора, который служба социального страхования не оплачивает.
Не знаю, насколько справедливы были упреки мсье Леонара; во всяком случае, в следующее воскресенье, без четверти двенадцать утра, он появился с повязкой на щеке, возвращаясь домой, скорее всего с рынка, с большой плетеной кошелкой.
Я был во дворе — накачивал шину на заднем колесе велосипеда Эглантины. Накануне мы решили устроить пикник на берегу Йонны. Но прежде нужно было заехать за ее сестрой к ее родителям, жившим возле парка Поля Берта. Прюн должна была нас ждать у садовой калитки. Разумеется, она опаздывала. Эглантина не слишком жаждала видеть остальное семейство; но делать было нечего. Она зашла во двор и позвонила у входной двери. Никто не открыл. Но дверь оказалась не запертой, и Эглантина вошла. Вскоре до меня донеслись обрывки разговора на повышенных тонах, и она выбежала на улицу, разъяренная как фурия.
— Она даже еще с постели не встала!
— Ладно, — сказал я, — поехали без нее.
— Не получится. Родители уже уехали обедать в Санс. Они оставили мне записку, что рассчитывают на меня. Пошли, подождем ее в доме.
Я поставил наши велосипеды во дворе и, войдя в дом, устроился на диване в гостиной — широком пухлом диване с темно-зеленой обивкой, стоявшем напротив телевизора, накрытого вышитой салфеткой. На низком столике были разбросаны книги, одна из которых — том Бернара-Анри Леви>[3] — была дочитана до тринадцатой страницы, и всевозможные журналы. Эглантина поднялась наверх, чтобы поторопить сестру, которая принимала ванну. Потом снова спустилась, с обреченным видом уселась рядом со мной на диван и стала перелистывать «Вуаси». И вдруг замерла, наткнувшись на цветную иллюстрацию:
