Следующая неделя была одной из самых прекрасных в моей жизни и одной из самых мрачных в истории нашего городка (я с полным правом могу называть его нашим, поскольку прочно обосновался здесь и не собираюсь уезжать). Прекрасна она была потому, что стояла замечательная погода, а еще потому, что интервью с Бальзамировщиком получилось одним из самых оригинальных. Но особенно потому, что мой роман с Эглантиной достиг апогея: вернув ее сестрице гашиш и тем самым вернув похищенные сокровища мадам Дюперрон, я вернул ее семье, а как следствие — и ей самой былое спокойствие.
Конечно, так выглядит лишь краткое изложение событий. Я не упоминаю о том, с каким трудом нам удалось вынудить Прюн попросить прощения у родителей, а их самих — не отсылать ее в «пансион» (на самом деле речь шла о закрытой частной школе в Сансе, более или менее католической, где за довольно высокую плату укрощали самых строптивых). И особенно, с каким трудом лично мне удалось добиться от Клюзо, чтобы он не доводил дело до суда и не заставлял предъявлять малышке обвинение за оскорбление, нанесенное представителю власти (статья 433, пункт 5 нового уголовного кодекса). Впрочем, когда я привез к нему Прюн, вид которой навевал классическую рифму «розы — слезы», он довольно быстро пришел в хорошее расположение духа и, для порядка грозно и энергично посверкав глазами, в конце концов выдал ей отпущение грехов. Но напоследок не мог удержаться и пробормотал, впрочем довольно тихо, так что его услышал только я:
— Когда ты подрастешь, малышка, лучше тебе держаться от меня подальше! — И великий охотник Клюзо плотоядно облизнулся.
Ни в коей мере не желая преуменьшать достоинств Прюн, которые к тому же подчеркивались райской прелестью той поры — ясной, солнечной и теплой, — я все же могу утверждать, что комиссару и без нее хватало забот. В течение всего нескольких дней в радиусе пятнадцати километров произошли одно убийство, одна подозрительная смерть и три исчезновения. Что касается Прюн, дело разъяснилось, а второе исчезновение — ассистентки Азулея — судя по всему, объяснялось третьим — самого Азулея, у которого один из опрошенных свидетелей констатировал «садистские наклонности» (а от подобных наклонностей до похищения, по мнению Клюзо, всего один шаг — и он вполне мог быть сделан нервным дантистом). Оставалась совершенно невыясненной причина третьего исчезновения — молодой хорошенькой мулатки, Летиции Оливье, той самой, которую я видел однажды вечером в «Таверне» мэтра Кантера, о котором несколько дней спустя сообщил ее безутешный любовник, Эрик Данжевиль. (Однако, к несчастью для него и к счастью для полиции, у комиссара еще накануне, в ходе ночных инспекций по клубам, возникло подозрение, даже уверенность, что прекрасная мулатка никуда не исчезала — или, по крайней мере, на какое-то время «перешла в другие руки».)
