А вечером наступало время химика-проявщика Михеева. Он забирал пленки в лабораторию, проявлял, сушил и печатал. На следующее утро Ленни и монтажер, скромная старая дева по имени Лилия, с Михеевым ее связывали неясные, «не-про-явлен-ные» отношения, садились склеивать сюжеты в одну фильму минут на двадцать. На шесть вечера назначали местную премьеру драматического киножурнала «Ваш город — ваш фильм». Первым делом показывали, что снято в этом городке, и добавляли журналы, снятые раньше. После премьеры — повторы еще на двух сеансах.
«Естественная драматургия… Спонтанная драматургия… Мы не ведаем начала и не ведаем конца…» — молился Неточка каждое утро, рассматривая в сереющем рассветном небе начало нового дня. Он один в команде был жаворонком и уже ранним утром отправлялся на поиски сюжетов. Из разговоров с Ленни, к которой он относился с той же почтительностью, что и к «царице-кинокамере», он почерпнул тезис «жизнь врасплох», хотя Ленни всего-то пыталась объяснить, что хочет показать обыденную жизнь и больше ничего — но чтобы сразу был задействован весь город. Один человек просыпается, другой чистит зубы, третий варит яйцо на завтрак — «в общем, весь город просыпается как единое существо».
Монтажерка Лилия подошла к ней как-то вечером и прошептала:
— Елена Себастьяновна, прошу прощения, но на мой вкус поведение господина Буслаева предвещает неладное. Его религиозное поклонение кинокамере и механическому глазу, коим он величает объектив, приобретает экстатические формы…
— Разжился молельным ковриком, прячет его в машине с оборудованием, ночью достает и воздает хвалу царице-камере. Совсем с головой ку-ку, — буркнул, проходя мимо, Михеев и добавил, когда его уже никто не слышал: — Морфинист чертов!
— Вчера повздорил с местным доктором, — продолжила Лилия, — весьма просвещенной персоной, который позволил себе замечание о том, что, может статься, футуристическому кино не хватит психологизма, чтобы по-настоящему увлечь аудиторию. Доктор-то — поклонник Станиславского, а наш схватился за штатив и в драку. Еле удержали!
И они с Ленни направились к грузовику, где располагалась монтажная. Настольная лампа освещала фигуры, склоненные над столом с маленьким светящимся экраном в центре и двумя бобинами справа и слева. Жужелица-пленка так и сновала — справа-налево, справо-налево. Клац! Отрезается кусочек. Лилия смотрит его на просвет, отсчитывая кадры, и «штоп!» — в железную пасть клеющей машинки. Выбранный кадр мчится к экранчику. Вокруг стола свисают пленочные ленты, прикрепленные к проволочному каркасу. Если заглянуть в грузовик через щель в дверях — что часто делал Буслаев, — казалось, женщины прячутся в заколдованном лесу. Сидят, притаившись, в зарослях лиан, высматривая, что же там впереди.
