— Перевёл разговор на конференцию, показал рекламу в интернете, переписку с иностранцами, презентацию компьютерную.
— Шеф обалдел, наверное?
— Не то слово. Настя говорит, улыбался! Представляешь? Хозяин увидел, что у него в хозяйстве хоть где-то порядок. Хвалил очень.
— Ну, Настя Колоненко-то может быть и необъективной, сама знаешь.
— Да… Валя, конечно, бестолковый. Такую девушку игнорирует.
— Окладникову зато совсем не игнорирует.
— А что Окладникова? Ну Окладникова. Умненькая, конечно, но молчунья. Валентину не подойдёт. Хотя кто её знает… От таких тихонь всего можно ожидать…
К собственному удивлению, Шажков обнаружил, что Символ Веры, в котором предлагается верить в Святую Троицу, воскресение и Царствие Небесное, не вызвал у него ни малейшего сомнения, которого можно было бы ожидать от современного образованного человека. Наоборот, ему казалось, что именно этого он и желал, именно это хотел читать и именно в это верить.
Ещё в XIX веке умный малый Торстейн Веблен отметил, что сомнение в Боге как источнике и первопричине мироздания прежде всего возникает у людей, имеющих дело со сложными механизмами. Даже теперь, в XXI веке, неизгладимое впечатление оставляет придуманный и сконструированный человеком механизм: например, бабушкиной швейной машинки «Зингер» или механических часов. Это рукотворное совершенство является вселенной в миниатюре, где всё действует по понятным или как минимум познаваемым законам, где каждое колёсико по воле человека восхитительно связано с другими частями механизма, где налицо торжество причинно-следственных связей, в конечном счёте приводящих к ожидаемому результату.
Но с философами не так просто — лучшие из них ведь были идеалистами. Сейчас, впрочем, есть всё и на любой вкус. Наиболее колоритными из преподавателей философского факультета, как отмечал Шажков, были последователи исторического материализма. Их холодная логика и упорные попытки сконструировать из подручных материалов сетку всеобщих закономерностей (чтобы «грубо, зримо») с привлечением «новейших достижений» математики, биологии, астрономии, физики и других наук и не совсем наук вызывала если не уважение, то сочувствие. Никакого морализаторства, никаких вечных вопросов типа «откуда» и «зачем». На кафедре такую позицию занимали старый профессор Кротов и частично сам заведующий, профессор Климов. В дискуссиях они оперировали цитатами из трудов классиков, их выступления всегда были аргументированы и наступательны, как у сектантов, зазывающих в свою церковь на улицах. Старики свято верили в то, что Бога нет, и с неподдельной досадой воспринимали любые сомнения в этом. Шажков считал эту плеяду преподавателей последними «рыцарями» исторического материализма, уважал и немного побаивался.
