Потом они ушли.
С этой минуты Сережа возненавидел Рейнсона, как своего злейшего врага, а заодно и всю его семью. Они как будто не сделали пока ему ничего особенно дурного, но мальчику разом припомнились все мелкие обиды, которые он от них уже перенес. Он вспомнил, как Мартин, выводя его из комендатуры, толкнул в спину кулаком. Вспомнил, как ему небрежно, словно собаке, кинули на сеновал «одежину» — рваный, не гнущийся от грязи полушубок, который следовало бы выбросить на свалку лет десять тому назад. Вспомнил, как Петр смеялся над его порванной рубашкой и над тем, что у Сережи нет запасного белья на смену, а когда Сережа хотел ему объяснить, почему так получилось, хозяйский сын махнул рукой и сказал: «Все в России оборванцы, никогда там у вас ничего не было!» — и ушел, не стал даже слушать разгорячившегося парнишку.
Вообще Петр с самого начала вел себя по отношению к Сереже высокомерно-вызывающе, при всяком возможном случае давал почувствовать, что он — хозяин, а русский — его работник.
— Ну, подождите, кулаки чертовы, я вам это припомню! — прошептал мальчуган вслед старику и девочке.
Вскоре позвали ужинать. Из экономии лампу не зажигали, Сережа и пожилая с распухшими, ревматическими руками батрачка ели при скудном свете плиты. В громадном котле варилась к утру для свиней картошка «в мундирах». Из этого же котла хозяйка набрала и подала на стол. Обжигая пальцы, работники чистили картошку и ели, запивая кислой сывороткой.
После ужина Сережа сразу ушел на сеновал. На душе у него было скверно, пусто, тоскливо, как бывает, когда поздней осенью случается одному попасть в незнакомый глухой лес. Голые деревья шумят от ветра, кругом ни души, сыро, неуютно, холодно. Сегодняшний случай показал, как далеки и враждебны к нему те люди, среди которых он вынужден жить. Впрочем, нет, он не собирается тут жить, ни за что! Ему только бы узнать о товарищах, узнать во что бы то ни стало, а тогда уж они вместе решат, что им делать.
С мыслями о друзьях, о совместном с ними побеге к своим, о борьбе против проклятых фашистов он и уснул.
На следующее утро Сережу подняли до восхода солнца. Петр подал ему длинный кнут, помог выгнать стадо в поле, и с этого дня он стал пастухом.
Работа эта оказалась совсем не такой легкой, как почему-то представлялось раньше. Особенно памятен был ему первый день. С утра проголодавшаяся за ночь скотина паслась хорошо; но как только солнце припекло, просохла трава, появились оводы — началось настоящее мученье.
