Великолепно? Я задумалась. Этот модник, видимо, никогда не занимался уголовными делами.
— Вы когда-нибудь вели дела об убийствах? — спросила я.
— В последнее время нет. Но я работал три года в своем округе как помощник федерального прокурора, при Фрэнке Хогене, здесь в Манхэттене, в пятидесятых.
Цвет моего лица, видимо, сменился с бумажно-белого на прозрачно-зеленый, потому что он тут же добавил:
— Убийства, коррупция, уклонение от налогов… это все равноценно для судопроизводства. Главное — законы, лежащие в основе — и все. А теперь скрестите пальцы, чтобы все остальные проверки были удачны, но и не слишком поддавайтесь оптимизму.
Я постаралась быть адвокатом сама себе:
— Проверки, вероятно, покажут, что следов от машин было больше, чем от одной машины Ричи.
Если бы глаза Форреста Ньюэла не были открыты, я бы решила, что он спит. Его грудь то вздымалась, то опускалась. Он был абсолютно спокоен. Я же говорила с такой горячностью, на какую только была способна:
— Послушайте, в кухне на полу была грязь. Я подумала: «Машина Ричи стоит, рядом, у дороги. Почему тогда у него столько грязи на ботинках»? Дождя не было. Скажите, на этот случай они не делают проверок?
— То место, куда ведут следы от шин, как вы сами сказали, очень часто используется для парковки игроками в теннис. А раз вы считаете, что грязь — это важная улика, то полиция скажет вам, что ее занес на кухню ваш муж.
— Вы тоже считаете, что это я убила своего мужа?
— Всем моим клиентам я говорю, что это совершенно не имеет значения — что я думаю. Важно то, что думают власти.
— Я не убивала его!
— Не расстраивайтесь, миссис Мейерс. Это еще не конец, вы понимаете. Это начало длинного процесса.
— Меня посадят в тюрьму, как вы считаете?
— Не знаю. У меня нет ничего определенного.
— Но это возможно?
— Если мы найдем доказательства, что вы непричастны к смерти мужа, или выяснится, что кто-то другой больше заслуживает внимания полиции, все встанет на свои места, и вы успокоитесь. Если же нет, я бы посоветовал вам признать вину и тем самым сократить себе срок. В этом случае, с сожалением должен заметить, вам придется некоторое время провести в тюрьме.
Когда я снова обрела дар речи, я спросила:
— Некоторое время — это сколько?
— Самое худшее, что вас ждет, — он улыбнулся, но тут же опять скорчил скорбную гримасу, — не больше, чем от двенадцати до пятнадцати лет.
Я встала.
— Нет, не так. Уверен, будет меньше.
Мы распрощались. Меня мутило. Я боялась, что меня вывернет прямо на блестящий черный пол холла фирмы Джонстон, Пламли и Уитбред.
