— Ага! Только у чужих? А кто же у тебя свои и кто чужие?
— Свои — это советские, а чужие — фашисты и кто с ними.
— Значит, трактирщик Степан тоже советский? Он ведь здешний.
— Ой, сказали! — Непонятливость Сергея Андреевича окончательно возмутила Фому — Да какой же он советский, если немцам помогает?
— Уточним. Итак, по-твоему, советский — это только тот, кто не помогает фашистам? А остальные это уже «чужие»? Так я тебя понял?
— Так!
Сергей Андреевич пытливо посмотрел в зеленоватокарие глаза, с волнением глядевшие на него. Протянув руку, он отечески потрепал взлохмаченную рыжую голову.
— Правильно, друг Фома. Вижу, в этой голове не только озорство сидит. Время сейчас такое, что даже вам, детям, надо твердо различать — кто свои и кто чужие. Своим помогать во всем, а чужим…
— Вредить на каждом шагу! — энергично выпалил Фома.
— Не совсем точно. Вот это, например, что у тебя?
На щеке Фомы, около уха, ярко алела свежая царапина — след утренней схватки.
— Купчишек бил, — опустил голову Фома. — Полицаева сына с дружками.
— Ясно. Однако, когда ты приходил сегодня утром, царапины еще не было. Значит, дрался ты по дороге на вокзал иди когда шел оттуда. А что, если бы подоспел этот самый полицай, сгреб тебя за шиворот, да и в кутузку? Что получается? Данное тебе поручение не выполнено. А я, надеясь на тебя, сам к вокзалу не иду и другого не посылаю. Время идет, немецкий эшелон уходит по назначению, благополучно прибывает в Полну, и каратели врасплох нападают на партизан. Красивая картина?
Встрепанная голова Фомки клонилась всё ниже.
— Некрасивая, — через силу выдавил он.
— То-то, брат. Значит, нужно всегда действовать с умом. Купчишки твои — это мелочь. Надо вредить главному врагу, фашистам. И так, чтобы им как можно хуже пришлось, а ты сам цел остался. Всегда думай, в каждом случае, — как поступить, что тут главное? А не знаешь, — лучше приди ко мне и спроси. Поколотить другого мальчишку потому, что у него отец полицай или торгаш, — дело нехитрое. А ты поразмысли, что этим ты обращаешь на себя внимание полицая-отца, становишься ему подозрителен по одному тому, что бьешь «полицаева сына». Иногда и промолчать приходится, стерпеть для пользы дела, когда над тобой какой-нибудь купчишка издевается. Вот что, друг ты мой…
Фома преданно глядел на него.
— Я понимаю, Сергей Андреич, — тихо сказал Фома. — Ведь вам тоже… наверное, нелегко.
Рука Чернова, лежавшая на плече мальчугана, стала тяжелой.
