Глава 2
ЗОЛОТО ЧИНГИСХАНА И ДРУГИЕ ЦАЦКИ
Размышления Самоварова прервал лёгкий шорох и долгий скрип осторожно открываемой двери. В образовавшейся щели возникло тонкое плечо, пол-лица с молочно-голубым глазом, пол-облака всклоченных белокурых волос. В дверную ручку вцепилась сухая изящная рука, похожая на куриную лапку.
— Николаша, ты уже здесь?
Самоваров не ответил на бессмысленный вопрос.
— Чай пьёшь?
Появился второй глаз, узкое, будто стиснутое с боков личико и вся тонкая, странная, стильная (впрочем, даже это слово для неё было слишком вульгарно) фигура Аси Вердеревской.
Ася заведовала в музее отделом прикладного искусства. Это именно она, по мнению Веры Герасимовны, ничего не могла втолковать малообразованным экскурсантам. Её рассказы действительно были столь же причудливы, странны и нездешне сложны, как и сама она, как её светлый, в бог знает какие дали упёртый взгляд, как её белокурая шевелюра, в которой каждый волосок вился и искрился сам по себе. Самоваров подозревал, что именно так выглядят волосы, когда они встают дыбом от ужаса.
Ася приехала из Петербурга года четыре назад (говорят, за любовником) и была дипломированной искусствоведшей, в отличие от местной звезды Ольги Тобольцевой. Эрудиция её была обширной до бессмысленности (происходила Ася из старой профессорской семьи), но общее впечатление от неё было тем, которое характеризуется грубым определением «с приветом». Самоваров в жизни не встречал более странного существа. Мысленно он называл Асю существом: «женщина» было для неё слишком телесно, грубо и резко. Тем не менее они подружились, Ася его очень забавляла — никогда нельзя было угадать, что она сделает или скажет в следующую минуту.
Ася уселась на край дивана, скрестила стрекозиные ножки в брючках и налила себе чаю в любимую чашку с двумя китайцами. Чашка была не очень старая, гарднеровская, но походила на французскую китайщину рококо. Ася отхлебнула, постучала ногтем по золочёному ободку и устремила свой взгляд куда-то мимо Самоварова. В её приоткрытых губах, длинном подбородке, выступающих вперёд узких зубах было нечто неправильное, возникшее тогда, как выдумал для себя Самоваров, когда ладони Всевышнего стиснули с боков это лицо, и оно сделалось таким странным.
— Я всё утро сама не своя, всё об этом думаю… — заговорила Ася и тут же замолкла, унеслась мыслями в какие-то дикие эмпиреи.
Самоваров воспользовался паузой, убрал чашку и принялся за ковчежец. Он был уверен, что Ася, как и все в музее, поражена смертью Сентюрина и со своей впечатлительностью не может отделаться от воспоминаний о страшной картине, увиденной в чуланчике. Он удивился, когда Ася продолжила:
