— Нелепая выставка, правда? — брезгливо отозвалась Ольга. Она теперь всегда с такой миной говорила о начинаниях Оленькова. — Какая-то вилла в глуши… Они даже толком вещи не застраховали.
— Почему нелепая? — поддразнил её Самоваров. — Романтично. Золото и скалы. Кругом потомки Наполеона с демоническими профилями. Культурная страна Франция! Жгучий интерес к Нетску!
Ольга фыркнула.
— Сомневаешься? — улыбнулся Самоваров. — Но испытывают же передовые кукурузоводы штата Аризона непреодолимую тягу к произведениям Родченко, Экстер и Лукирича.
— Авантюра! — вспыхнула Ольга. — По Аризоне турне, а выставка на скале — авантюра! Слишком много авантюр. Ещё это золото Чингисхана… Ведь всё сделано — курам на смех! Технически экспедицию возглавляет Денис Богун, куча мяса без проблеска мысли. Питекантроп!
— Так то техническую же часть: вилы-лопаты, чашки-ложки, — возразил Самоваров. — Научный руководитель выставки — Ася.
— Она невменяема, — серьёзно заявила Ольга, разговор грозил углубиться в женские дебри, чего Самоваров не любил. Он поднялся:
— Я пойду.
Ольга тяжело развалилась в кресле, и ей было теперь не очень весело. Всё-таки Самоваров её задел и уязвил. Ну что ж, пусть фурии помучают честную Ольгу!
— Евстигней, проводи Николая Алексеевича! — крикнула Ольга сыну.
Отпрысков её звали изысканно и неизбито — Евстигней и Поликарп. Высоченный красивый Евстигней не только провёл Самоварова в прихожую, стены которой сплошь были заставлены стеллажами с книгами (как раз сюда и была выслана вся минералогия), но и помог ему надеть куртку, как даме.
Самоваров глянул в Евстигнеевы глаза под бархатными молодыми бровями и вдруг сказал:
— Знаешь, Евстигней, у нас вышла эта дурацкая история с бриллиантами в ботинках Ленина — она просто с ума всех сводит. Помнишь, мама говорила? Ещё письма были, где, мол, бриллианты искать. А их третьего дня украли, письма эти.
Евстигней попытался вежливо улыбнуться, но его простодушное кустодиевское лицо являло полное, глуповатое непонимание. А вот и соврала Ольга, которая не любит врать! Не говорила она ничего об этой истории ни сынкам, ни своему сдвинутому на камнях супругу. В Петербурге, может, и наболтала ради красного словца, но никаких петербуржцев вокруг музея и Анны Венедиктовны не было замечено. А «купчиха» зато прямо с лица спала, когда сообразила про письма и про Сентюрина. Теперь её, возможно, угрызает совесть. Душевная работа полезна: пусть повертится около несчастной весёлой Аночки, возможно, спугнёт охотника за бриллиантами. У Анны-то Венедиктовны письма Пундырева ещё остались, а бриллианты, может, и не в Ленине запрятаны, а в каком-то из рабов. Знать бы, нашли их воры или нет?
