Оленьков пустился в приятные разговоры о Фаберже и Западе и потихоньку стал выводить из злополучного подвала любопытных. Он почти уже успокоился, как вдруг на выходе из ущелья Монте-Кристо перед ним замаячили посторонние фигуры с чемоданчиками и микрофонами, и какой-то гнусный мальчишка с впалыми щеками в коробом сидящем на нём взрослом и дорогом костюме взвизгнул под самым директорским ухом:
— Скажите, Борис Владиленович, каким образом обнаружили в музее акт вандализма?
Сладко зашумела видеокамера.
— Кто настучал? — заорал директор, свирепо озираясь. Веры Герасимовны среди поднявшихся из подвала не было. — Чёртова карга!!! У-у-у!!!
Не моргнув и глазом, молодой человек с микрофоном быстро и оживлённо продолжил:
— Есть ли политическая подоплёка у этого сенсационного события? Какие силы прежде всего заинтересованы в случившемся, Владилен Виленович?
Оленьков страдальчески закатил глаза, но нашёл в себе силы, чтобы справиться со случившимся. Он набрал полные лёгкие воздуху, напряг по-тибетски брюшную стенку, овладел духом и волей и вдруг совершенно спокойно объявил:
— Господа! Прошу всех в свой кабинет. Я дам вам подробнейшие разъяснения. Только подождите минутку.
«Помчится начальство провожать», — догадались подчинённые, в живом и приподнятом настроении расходясь по рабочим местам.
Происшествия бодрят. Музей гудел. Вера Герасимовна была в центре внимания и в сотый раз повторяла свой рассказ, уже далеко отошедший от действительности, зато отточившийся в красочных деталях, как гомеровский эпос. Маньяк, убивший Сентюрина и изуродовавший скульптуру Ильича, почти обрёл плоть, многие якобы даже видели мрачную фигуру какого-то подозрительного незнакомца, пришедшего на экскурсию и бросавшего алчные взгляды в сторону подвала. Припоминали чей-то серый пиджак, оттопыренные уши и ужасные глаза незапоминающегося цвета. Самоваров не завидовал Стасу. Зато сборы выставки пошли как-то легче.
Часам к пяти большинство сотрудников музея бросилось по домам: присутствие трёх съёмочных групп утром сулило появление собственных любимых физиономий в пятичасовых новостях. Самоваров не надеялся узреть себя на экране, поскольку не притирался поближе к журналистам и к тому же был уверен, что все, кроме мутной подвальной панорамы и объяснений Оленькова, восседающего за канадским столом между двумя ампирными канделябрами без свечек, будет вырезано. Он был вознаграждён за скромность. В седьмом часу Вера Герасимовна, уже в шапочке и чернобурке, услышала сквозь закрытую дверь отдела прикладного искусства настойчивые телефонные попискивания. Она не поленилась вернуться, открыть дверь в Асин кабинет ключом с вахты и снять трубку. Таинственный женский голос звал Николая Алексеевича Самоварова.
