После этого я принимала решение отправиться на прогулку. Или выпить кофе в кафе «Реджио» на Бликер-стрит. Или же съездить в музей Метрополитен. Или сходить на утренний сеанс в кинотеатр «Аполло» на 42-й улице, на какой-нибудь зарубежный фильм. Среди неотложных мероприятий всплывал вдруг и поход в прачечную. Или любая другая работа по дому, которая отвлекла бы от пишущей машинки.
Так продолжалось несколько месяцев. Каждый раз, когда Эрии спрашивал, как продвигается работа над рассказом, я говорила, что все идет по плану, хотя и не так быстро. Он молчал, зато красноречив был его скептический взгляд. Конечно, он понимал, что я обманываю его. И это лишь усугубляло мое чувство вины, поскольку я никогда не обманывала брата. Но что я могла ему сказать? Что потеряла всякую веру в свои способности, что не могу заставить ceбя сложить предложение, не говоря уже о целом рассказе? Или что теперь мне совершенно ясно, что я писатель одного рассказа и больше мне нечего сказать людям?
В конце концов я все-таки призналась Эрику. Это был День благодарения 1946 года. Как и в прошлом году, мы с братом встретились за ланчем «У Люхова». Только на этот раз я не была влюблена. Вместо этого меня терзали разочарования: в работе, в жизни… и, что самое ужасное, в себе.
Как и в прошлом году, Эрик заказал бутылку игристого вина. Когда официант наполнил бокалы, Эрик провозгласил тост:
За твой будущий рассказ.
Я опустила свой бокал и расслышала собственный голос:
Нет никакого рассказа, Эрик. И ты это знаешь.
Да. Я знаю.
Ты давно об этом знаешь.
Он кивнул.
Тогда почему молчал?
Потому что все писатели знают, что такое творческий кризис. И это совсем не то, о чем хочется говорить с кем бы то ни было.
Я чувствую себя неудачницей, — сказала я, сглотнув подступивший ком.
А вот это глупо, Эс.
Может, и глупо, но это правда. Я провалила свою карьеру в «Лайф». Мне не следовало соглашаться на работу в «Субботе/Воскресенье». А теперь я еще и не могу писать. И весь мой литературный багаж будет состоять из одного-единственного рассказа, опубликованного, когда мне было двадцать четыре.
Эрик глотнул вина и улыбнулся:
Ты думаешь, в этом есть хоть немного мелодрамы?
Я хочу мелодрамы.
Хорошо. Только я предпочитаю тебя в образе Бет Дэвис, а не Кэтрин Хепберн.
Господи, ты говоришь, как он.
Все еще думаешь о нем?
Только сегодня.
Кажется, сегодня годовщина.
Я поморщилась:
Очень тактично с твоей стороны.
Ты права. Извини.
Иногда ты бываешь жесток ко мне.
