Когда я подошла к нашей двери, было уже за полночь. В окне горел свет. Дэн был дома.
— Ты что-то рано сегодня, — сказала я.
— Меня отпустили пораньше за хорошее поведение. Как прошел обед с отцом?
— Интересно. Настолько интересно, что я пошла домой пешком, думая о…
Я замолчала.
— Да? — спросил Дэн.
— О том, как осенью вернусь в колледж, и…
Снова пауза. Говорить ли об этом?
— Продолжай… — сказал Дэн.
— …стоит ли нам подыскать себе жилье, когда мы вернемся в Вермонт.
Дэн ответил не сразу. Он полез в холодильник и достал две бутылки пива, одну протянул мне.
— Отличная идея, — сказал он.
— Не могу сказать, что я в шоке, — отреагировала на новость мама — Если честно, я поспорила с твоим отцом на десять баксов, что ты переедешь к своему доктору, как только вернешься с каникул.
— Надеюсь, ты грамотно потратишь выигрыш, — сказала я.
— Ну а что мне остается делать, если ты так предсказуема? Даже если я стала бы возражать, пытаясь убедить тебя в том, что ты лишаешь себя, мягко говоря, личного опыта, столь необходимого на этом этапе жизни, ты бы меня послушала?
— Нет.
— О чем я и говорю.
Единственное, что меня радовало в этом идиотском разговоре, так это ощущение, что мама выходит из депрессии, в которой она пребывала после ссоры с хозяином галереи. Нет, конечно, и речи не могло быть о том, чтобы она рассказала мне об этом эпизоде или о том, что ее гложет. Для нее это было равносильно тому, чтобы расписаться в собственной слабости — уязвимости! — перед дочерью. Мама скорее взошла бы на костер, чем призналась мне в этом.
Я так и не услышала от нее, что ее новые работы были отвергнуты Милтоном Брауди. Не обмолвилась она и о том, что выставка не состоится. Она просто продолжала жить так, будто ничего не случилось. Но когда в конце августа я вернулась из Бостона, чтобы начать поиски квартиры (у Дэна шла последняя неделя стажировки в Массачусетском госпитале), мне стало совершенно ясно: несмотря на внешний цинизм и самоуверенность, она все еще чувствовала себя не в своей тарелке. Под глазами матери залегли темные круги, ногти были обгрызены, и я замечала легкую дрожь в ее руках, когда она закуривала сигарету.
Настораживала и перемена в ее отношениях с отцом. Скандалы всегда были основой домашнего репертуара. Но теперь все вдруг затихло. За те десять дней, что я провела дома, они, казалось, даже не замечали друг друга. И вот однажды, поздно вечером, я наконец услышала, как родители общаются. Только на этот раз в их разговоре преобладал пронзительный шепот. Я рано легла спать, но внезапно проснулась от странных звуков. Настораживало именно это злое шипение (мама всегда предпочитала отстаивать свое мнение криком). Как маленький ребенок, я выбралась из кровати, тихонько приоткрыла дверь и на цыпочках прокралась на лестницу.
