К чести Колчака надо сказать, что он был несравненным мастером минного дела и еще в Арктике оказался очень полезным, когда дважды освобождал «Зарю» от ледового плена серией искусных взрывов. На новый, 1915 год он сумел заминировать выход из Данцигской бухты, подорвав таким образом несколько германских судов. Удалось это потому, что среди льдов немцы считали себя в безопасности. На допросе Колчак вспоминал: «В январе месяце там бывает масса льда, но у меня кое-какой опыт имелся». На Колчака обратили внимание, осенью он стал контр-адмиралом, а 28 июня 1916 года царь неожиданно, в обход правил старшинства и даже в секрете от августейшей супруги, произвел Колчака в вице-адмиралы и послал командовать Черноморским флотом.
Как ни странно, при всех своих научных и технических склонностях Колчак любил строевую службу и даже саму войну. В 1912 году ему захотелось «отдохнуть в обычной строевой службе» от работы в генштабе, а известие о начале войны не только было, по его воспоминаниям, встречено штабом Балтфлота с радостью, но «и вообще начало войны было одним из самых счастливых и лучших дней моей жизни». Не думаю, чтобы в этом он нашел сочувствие хоть у кого-нибудь из своих полярных друзей и с началом войны все контакты с ними порвались.
Возглавив летом 1916 года Черноморский флот, он сумел внушить немцам страх и русским уважение — а свои лее матросы вынудили его в мае 1917 года покинуть флот. Правда, нашлись на флоте и приверженцы адмирала — Матросский Адмирала Колчака батальон внушал ужас красным в 1919 году на Урале, но это ничего изменить не могло. Он собрал из осколков империи государство, думая избежать всех ошибок предшественников, а оно развалилось за год, не без содействия грубейших ошибок самого адмирала. Чтобы золотой запас бывшей империи не достался красным, Колчак не уехал вместе со своим правительством из Омска в Иркутск, предпочтя прикрывать «золотой эшелон» собственным поездом,— а в результате достался большевикам сам вместе с золотом. Впрочем, нет, сперва 10 дней везли его вместе со штабом в отдельном вагоне повстанцы, и можно было уйти, а он не ушел — в вагоне оставалась давняя любовь, переводчица Аннушка Тимирёва. Но этим он лишь загубил ее жизнь — уходя к ангарской проруби, оставил ее в тюрьме (даже свиданья перед расстрелом не дали!). Что мог он вспомнить с гордостью в иркутской тюрьме? Только мыс Преображенский — собственноручно подписанный на карте бело-черный утес.
