Я позвонил Стефани Пелтиер в один из вечеров, когда над Миннеаполисом, как передало радио, выла пурга.
— Я не отрываю тебя от дел, Стефани? — начал я.
— Нет, какие дела! Рассматриваю его автопортрет. Да, тот самый, с совой. Все-таки его следовало бы написать иначе.
— Почему?
— Усталость. На лице слишком большая усталость. Он должен выглядеть бодрее, веселее...— И добавила после паузы:— По крайней мере, на картине. Так нужно, понимаешь?
В трубке послышался глубокий вдох безмерно уставшей женщины, которой нужны огромные силы, чтобы жить, надеяться, ждать...
— Я давно хотел спросить, Стефани,— прервал я тяжелую паузу.— Когда Леонард начал рисовать?
— Очень давно. Пожалуй, намного раньше, чем мы познакомились. С юных лет. Но тогда это не было осознанным творчеством. Так, развлечение. Он рисовал карандашом, авторучкой. Рисовал где придется. Дарил рисунки друзьям, рвал, забывал о них: не считал себя художником. Все время отдавал работе в Движении американских индейцев.
По-серьезному он взялся за кисть, пожалуй, уже в тюрьме.
— А как относятся к этому тюремные власти?
— Терпят. Раньше, когда Леонард сидел в тюрьме Мэрион, в штате Иллинойс, ни о каком рисовании не могло быть и речи. Это тюрьма строгого режима. Но Леонард стал известен не только индейцам, и мы добились его перевода в Ливенуорт. Там условия получше.
— А сам Леонард — он как отзывается о своем творчестве?
— Он больше рисует, чем говорит. Рисование для него теперь — самое сильное средство самовыражения, средство общения с людьми. Его последнее оружие, если хочешь.
— Как же теперь? Если глаза...
Я не договорил, сам ужаснувшись зловещему смыслу вопроса. На том конце провода воцарилась тишина. Я почувствовал, что попал в самую болевую точку...
— Ты хочешь сказать, если глаза перестанут видеть,— послышался наконец мягкий голос Стефани.— Да, это нам всем не дает сейчас покоя. Если он перестанет видеть... Не станет художника, еще одного индейского художника.
Но давай надеяться. Без надежды еще хуже. Нам без нее нельзя.
Это было в конце января 1987 года. Зазвонил телефон, и в трубке раздался тонкий голос телефонистки:
— С вами хочет говорить мистер Леонард. Вы согласны оплатить разговор?
— Леонард? — переспросил я.— Какой Леонард?
— Леонард Пелтиер,— послышался издалека хрипловатый мужской голос.
Да, это был он. Ему удалось добиться разрешения у тюремного начальства на этот звонок.
