Последние метры снаряда ползут вверх, Петр отворачивает коронку, и из снаряда выскальзывают куски породы цилиндрической формы. Их обмывают водой и укладывают в плоские ящики. Это керны — образцы породы для анализа. Уже добыт керн с глубины более ста метров — значит, на сто метров просматривается срез горы, ее анатомия, так сказать.
Давыдов берет в руки обломок одного из кернов, в отличие от прочих он черного цвета.
— Это что, уголь? — спрашивает Андрей.
Петр ковырнул камень ногтем, провел им по руке: «Мажется»,— и пошел к схеме. Длинная, похожая на свиток схема скважины висела на стене. Угольные пласты были обозначены в диапазоне от 320 до 570 метров.
— Откуда здесь может быть уголь? — вскидывается Андрей.— Рано...
— Разлом. Все может быть.
Я стоял в стороне и наблюдал, как Андрей вертит керн в руках, а Давыдов сосредоточенно рассматривает схему. Почти неправдоподобная будничность картины: стоит вполне обычная, судя по вмятинам на железе и измочаленному брусу вагончика, видавшая виды буровая, и два парня деловито возятся у станка, а происходит все это на полуторакилометровой высоте, в почти недоступных горах Кодара. По ущелью примерно на уровне буровой по-прежнему ползли облака, и пейзажу этому больше бы, наверно, подошли две одинокие фигуры в штормовках, с рюкзаками, с геологическими молотками в руках. Но геология — это не всегда то, что рисует воображение: костры, палатки, вьючные лошади, сплав по бурным рекам. Вот Андрей и Петр целыми днями топчутся на крохотном пятачке буровой, не отрывая глаз от вращающегося снаряда, а рук — от рычагов станка. Геология — это еще и повседневная производственная жизнь. Нужно строить поселки, ставить буровые, налаживать связь, снабжение. Нужно было строить вот эту дорогу, по которой я уходил от буровой...
Туман таял на глазах. Глянуло солнце, и лучи его окончательно просушили воздух. Ущелье внизу и окрестные горы вспыхнули, засветились ярчайшими красками — от черных и фиолетовых теней в каменных провалах до золотистого сияния осенних лиственниц. Вершины гор, светившиеся снежными гранями, струя водопада с полукружьем радуги в водяной пыли заставляли вспомнить Кавказ. Но достаточно было взглянуть чуть ниже, чтобы перед глазами предстала тундра — бледно-зеленый ковер ягельника и мхов, покрытый темными пятнами кедрового стланика, а еще ниже — лиственничное редколесье. На дне ущелья, где шумит в камнях ручей, можно различить густые кроны рябин, березок, осин. И ни ветерка, ни малейшего дуновения воздуха, ни звука. Только стук бурового станка. Я оглянулся перед очередным поворотом, и теперь, когда взгляду открылась почти вся гора над буровой и ущелье над ней, вышка показалась мне неожиданно маленькой...
