Володя обвел рукой вокруг и стал стелить мне спальник на старенькой цветастой кошме.
— Вы не бойтесь — никто не приползет. Поначалу, когда поселился, мыши надоедали, летучие. Возились и пищали на чердаке. Но не выгонять же их, а то из заповедника сразу исчезнет целый род...
Правда, один раз из угла прогнал тарантула. Однажды выхожу утром, а на крыльце сосед Виктор Кривохатский баночкой каракурта ловит, — продолжал вселять в меня беспокойство Кузьменко, удобно устраиваясь на своем ложе из редкого дерева. — Но настоящее веселье начинается при выездах в пустыню: только и опасайся, как бы в карманы, отвороты брюк не спрятались скорпионы, каракурты или фаланги. В барханах приспособились спать на раскладушках — по железу им никак не взобраться. Перед тем как обуться, всегда сапоги вытряхивал. Раз торопился, ногу сунул, чувствую, что-то шевелится, вроде колется. Снова разулся, постучал по голенищу — так и есть: малюсенькая фаланга вывалилась на песок...
Лучше не вспоминать, что мне снилось ночью, а туманным утром, проснувшись от холода, я, высунув голову из спальника, первым делом аккуратно вытряхнул свои ботинки.
Над домом кричали, кого-то передразнивая, вроде бы местного пса Джульбарса, майны, индийские скворцы, которые могут подражать кому угодно. Спустился с крыльца — хотел отвернуть кран, чтобы умыться, но не тут-то было: вода замерзла. Растопил ее с помощью подожженной бумаги, как учил меня Кузьменко, и только тогда сверкнула струйка воды в первых лучах солнца.
— Хороший денек будет, — бодро произнес Володя, появляясь на крыльце, поглаживая свои запорожские усы и прилаживая на русые кудри неизменную шапочку с помпоном. — По холодку двинем моим рабочим маршрутом.
Только минули дома, как открылась неправдоподобная картина: прямо среди песков зеленеет не одно или два дерева, а целая роща. Для миража совсем неподходящее время, но вот же — перед глазами — колышутся ветви с серебристыми листьями...
— Петта, высаженная в траншеи, — пример бесполивного выращивания тугайного растения, — сдержанно поясняет Кузьменко, чтобы охладить мое изумление.
Еще вчера он убедительно мне доказывал, что всякая романтика несовместима с наукой. В Закарпатье, где половины и быстрые реки, замки бывших венгерских баронов и новизна обычаев привлекали внимание студентов-практикантов, их преподавательница Галина Николаевна Огуреева («Замечательный ученый и мой шеф», — отмечает Кузьменко) не давала отвлекаться на эти красоты, жестоко изымала из отчетов все поэтические строки, «Смотрите глазами не поэтов-романтиков, а натуралистов, — говорила она. — Во всяком случае, когда делаете описания для геоботанической карты...»
