Одна из песен называется «Красные пески Ямбилууны».
«Вы выкапываете души,— поет он,— вы хотите их увезти. Души наших предков лежат под песками. Но когда я умру, моя душа вернется туда, в красные пески Ямбилууны, в красные пески Ямбилууны».
Джимми и сам не скажет, к какому племени принадлежали его предки, кочевали ли они вообще в Ямбилууне. Но песню его знают почти все аборигены Австралии.
Из-под красных песков Ямбилууны экскаваторы выкапывают урановую руду. Аборигенов там давно нет. Для них приготовлены райские условия в образцовых поселках-резервациях. Не их вина, что свой рай они представляли иначе.
А по пустым улицам Коббаррнагадутуны среди развалившихся домов бродят полудикие собаки...
Л. Мартынов
Рацея капитан-командора Головнина
Они стояли, широко расставив ноги, и судорожно цеплялись за шершавый от морской соли поручень. Корму то подкидывало вверх подкатившим валом, то она стремглав проваливалась в зеленоватую кипень волны, с гулом расплескивая ее, и вся парусная вахта — два десятка курсантов, все, как один, в эти мгновения как-то по-птичьи закрывали глаза. Было нетрудно догадаться, что у каждого из них в это время все опускалось внутри и предательские спазмы начинали выворачивать желудок. Корма вновь вздымалась, и тогда они открывали глаза, с любопытством взглядывали друг на друга, смущенно улыбаясь, хотя стыдиться было нечего: так начинали многие, кто выходил в первое морское плавание, и ничего в том зазорного не было.
За курсантами-первокурсниками, проходившими морскую практику на четырехмачтовом барке «Крузенштерн», которым мне довелось тогда командовать, я наблюдал с ходового мостика. Качка была вызвана жесточайшим штормом, который обрушился на нас внезапно при входе в южную часть пролива Каттегат. Почти ураганный ветер, рвущийся в пролив от северо-запада, или от норд-веста, как говорят моряки, не был предусмотрен никакими прогнозами, и даже подробнейшие факсимильные метеокарты, принятые нашей судовой радиостанцией, ни единым значком не намекнули на близкое светопреставление. Мой старший помощник, сдающий вахту в восемь утра, доложил, что по курсу прелестная погода, и тем внес в душу успокоение. Погода и в самом деле была великолепной — ясной и солнечной и, оставаясь такой, через два часа разразилась чудовищным норд-вестом. Слабый ветерок, поддувающий в левую скулу барка, вдруг усилился на глазах, засвистал, завыл, загрохотал. Из хаоса звуков выделилась одна басовито-пронзительная нота. Она пугала, настораживала. И все это, повторяю, происходило при безоблачном голубовато-белесом небе в холодном сиянии осеннего солнца. Крутые злые волны, какие бывают в шторм на мелководье, сплошь покрытые пеной и кое-где просвечивающие бледной зеленью, как бутылочное стекло, е остервенением, тупым упрямством били в борт парусника, издавая грохот пушечных залпов. Под их натиском барк вздрагивал от носа до кормы и кренился на правый борт. Волны обрушивались на палубу, вода стекала с нее потоками, дробилась ветром и проносилась густой соленой пылью.
