И конь, и шашка молодцу...
«Отчего шашка?» Догадка была совсем близка. И тут как молнией блеснуло: не шашка, а шапка ему дороже, потому что в ней донос зашит!
Донос на гетмана злодея
Царю Петру от Кочубея.
Вот так у Пушкина. Я попросил повторить песню и сделал дубль записи, окончательно убедившись в пушкинском авторстве — это был отрывок из поэмы «Полтава».
Был поздний час, к тому же я не помнил твердо текст о гонце, которого полковник Искра и Кочубей снарядили в столицу. Поэтому я не читал певцам подлинника, ограничившись замечанием, что песня принадлежит Александру Сергеевичу. Позже, сличив пушкинский текст и казачий вариант, я не ругал себя за это. Разговор вызвал бы спор, и березовцы с жаром защитили бы свой вариант. И по-своему были бы правы.
У поэта в эпизоде с гонцом, везущим донос на Мазепу, самой ценной вещью являлась шапка, так как в ней зашит документ, и гонец ее выдаст «только с бою, и то лишь с буйной головою».
Ну а для казака шапка не имеет ценности… Вот шашка — это другое дело. Без шашки он не казак... Убрав в песне то, что касается государственных дел, народные певцы создали на основе пушкинских стихов свой песенный вариант. Оставалось необъяснимым — почему «казак на север держит путь». Что ему там делать? Забыли переделать на казачий лад? На это станичники, вероятно бы, ответили, что казак — вольный человек, куда ему вздумалось, туда и поехал. И я думаю, нет надобности поправлять их песню, подгонять под Пушкина. Пусть поют как есть!
Байрон... в Акатуе
В рабочем поселке Алекзавод, как именуется теперь бывший Александровский каторжный завод, я записывал у ветеранов гражданской войны песни о волочаевских боях и уссурийских походах. Расставаясь с Алекзаводом, заглянул в местный Дом-музей Н. Чернышевского расспросить хранителя, в каких окрестных забайкальских селениях можно послушать народные песни. Среди прочих пунктов был упомянут Акатуй. Сердце мое учащенно забилось.
— Далеко ли до Акатуя? — спросил я.
— Да часа полтора езды.
Акатуй... С детства, когда я дискантом подтягивал взрослым: «Долго я тяжкие цепи носил, долго бродил я в горах Акатуя...», он был для меня загадочным и таинственным.
К Акатую ведут две дороги — современная шоссейная и старинная «секретная», по которой вели каторжан. Я выбрал последнюю. Это была скорее широкая тропа. Слева возвышались голые сопки, справа простиралась долина мелководного Газимура. Суровый и неприветливый пейзаж. «Каторгой каторг» называли здешние места. По этой дороге по предписанию царя некогда провезли декабриста Михаила Сергеевича Лунина, трагически погибшего в каменном мешке акатуйского острога. Припомнились строки из «Евгения Онегина»:
