У меня на родине богов не было — во всяком случае, настоящих. За нами следили только мертвецы да еще тульпы, которые ходят в пыли и в облаках, а лица прячут в ряби на поверхности воды.
Если у меня и был бог, то только Стойкий. Но Стойкий был живой, как я, а боги представлялись мне мысленными образами… Похожими в чем-то на буквы.
— А если боги заключены в буквах?
Федеро открыл рот, потом закрыл и снова открыл, но ничего не сказал. Он тяжело опустился на койку.
— Дитя, твой разум — драгоценность! — Он вздохнул. — Держи его в тайне! Искрам твоих мыслей будут завидовать… Попомни мои слова! — Он погрозил мне пальцем. — Притворяйся дурочкой, и проживешь жизнь счастливо!
Мне не хотелось отвлекаться.
— А что такое боги?
— Боги… — Он снова замолчал, собираясь с мыслями.
Я давно заметила, что со мной Федеро разговаривает особенно осторожно. Я решила узнать все, что таится во мраке между проблесками речи.
— Они существуют на самом деле, они реальны. В одних местах они реальнее, чем в других. В Медных Холмах… наших богов давно не замечают.
— Они умерли?
— Нет. Но их нельзя назвать и живыми.
— Как деревья, — заметила я. — Их срубили, чтобы построить наш корабль. Теперь дерево двигается, как живое, а не лежит мертвое на земле.
Федеро рассмеялся:
— Только мы в Медных Холмах нечасто вспоминаем о наших богах! Правитель занимает души своих подданных другим… — Подавшись вперед, он устремил на меня свой самый пристальный взгляд: — И все-таки, моя милая, ты должна написать для меня еще несколько букв!
Бежать я не могла. Да и некуда бежать на корабле среди моря. И потом, я поняла, что молчать и дуться не имеет смысла. Опарыш, видимо, понял, что я переменилась. Шли дни, и он все меньше казался мне Опарышем и все больше — человеком. Он говорил, я слушала. Я спрашивала, он отвечал.
С каждым днем его слова все глубже и глубже проникали в меня. Когда я научилась довольно сносно говорить по-петрейски, Федеро отказывался отвечать, если я обращалась к нему на своем родном языке. За его словами скрывалось множество мыслей; мне казалось, что ими можно набить целый амбар, или рисовое поле, или канаву с лягушками. Я чувствовала себя виноватой, потому что начала находить удовольствие в своем плену.
Питалась я гораздо лучше, чем дома. Я спала на простынях — о них дома и не слыхали. Мне дали несколько холщовых рубах, которые закрывали мое тело от плеч до коленей. Впервые в жизни меня окутывал не один только солнечный свет. Я узнала, что такое мыло! Не знаю, какой бог подарил мыло людям-опарышам, но он совершил настоящее благодеяние. До своего пленения я не представляла, что такое быть совершенно чистой. У меня на родине людей чисто мыли всего два раза: после рождения и после смерти. Промежуток проходил в пыли и грязи.
