Небо сплошь затянуто серыми тучами, и мелкий дождь сыплет и сыплет. Похоже, что он зарядил на неделю. Заглядевшись на сад, неожиданно выхожу к дому Упитиса. Двухэтажный особняк похож скорее на мастерскую скульптора, с большими окнами. Неторопливо подхожу к парадной двустворчатой двери. Мимо проходит рабочий, кланяется: «Лаб диен!» и, уходя, несколько раз оборачивается в мою сторону. Мне кажется, что он сейчас остановится и с лукавой ухмылкой будет смотреть, как я безрезультатно начну стучать в дверь. Стучу. Тихо. Никого... Еще раз стучу, затем дергаю дверь — и она спокойно открывается. Захожу в прихожую, где стоит дорожный велосипед, большой, старый, весь в глине. Впереди еще одна дверь. Снова стучу, снова молчание и опять вхожу без дозволения. Двери направо, налево, впереди лестница на второй этаж. На лестнице пальмы. Запахло землей, сыростью. Наугад стучу в правую дверь и вдруг слышу шаги. Вышла женщина в переднике, руки в земле. Спрашиваю Упитиса. Она исчезает в одной из дверей...
Маэстро — плотный человек в шерстяном пиджачке, с обмотанным вокруг шеи шарфом, сидит за письменным столом. Прежде чем поздороваться, я как визитную карточку подаю письмо:
— Это вам от Раймонда Боча.
Он принял письмо и, не глядя на него, протягивая мне руку, спросил:
— Вы знаете Омара Хайяма? — Я не ожидал такого вопроса и, кажется, смутился. — Садитесь, — указал Маэстро на стул против себя. Нас отделяли два письменных стола. Хозяин протянул мне нью-йоркское издание Омара Хайяма, а сам взял ножницы и начал вскрывать письмо. Руки у него были большие, крестьянские, задубевшие от сырой земли и ветра. Задумчиво читая письмо, он вдруг проговорил: — В Нишапуре целый холм роз у могилы Хайяма. — Трудно было понять, процитировал
Маэстро письмо или это были мысли вслух. Я не знал, как реагировать, и потому продолжал листать томик Хайяма с прекрасными цветными иллюстрациями. Они были стилизованы, но не настолько, чтобы не угадать их исходную — персидскую миниатюру,
— Обратите внимание на линии и объем рисунков, — проговорил Маэстро. — Издание основательное... А вот... — Он грузно встал и потянулся к книжной полке за спиной. И тут только я увидел целый каскад ящиков, обыкновенных грубо сколоченных ящиков из-под фруктов. Они стояли вдоль стены от пола до потолка. Это и были книжные полки. Все заполнено книгами: книги на столе, в ящиках, под столом... Присмотревшись, я увидел, что даже стопка выглаженного белья лежит в ящике. Здесь же, у торца письменного стола, узкая тахта. Значит, здесь он работает и спит. Во всей кажущейся на первый взгляд неразберихе угадывается подчинение всего уклада жизни одной-единственной цели — все должно быть под руками, ни минуты попусту, все так, как удобно именно ему, а не другому человеку. И словно в подтверждение этого Маэстро быстро извлек из груды книг очередной томик Омара Хайяма.
