Юкио Мисима вещал долго. И постепенно я начал понимать, каким предкам поклоняется он: завоевателям Кореи и Маньчжурии, поработителям народов Юго-Восточной Азии. Мне стало ясно и слово, по которому он тоскует. «Война — отец созидания и мать культуры», — провозглашали почитаемые Мисимой предки.
«Человеческая жизнь легче лебединого пуха, — продолжал Мисима. — Почетно умереть на поле боя, сражаясь во имя славы предков, за императора, за истинно японские традиции и честь нашей расы...»
Все, что говорил с такой значительностью Мисима, на самом деле было далеко не ново — он излагал кодекс самурайской чести «Бусидо».
Часто такого рода собеседники после подобных сентенций непременно рассказывают японскую хронику XIV века «Тайхэйки» — «Повесть о Великом мире». Один из героев этой хроники, самурай Есимицу, потерпев поражение в битве против мятежных вассалов императора, покусившихся на честь и достоинство государя, забирается на крепостную башню, дабы оставшиеся в живых воины хорошо видели его, и обращается к ним с такими словами:
«Я покажу вам, как умерщвляет себя настоящий воин! Да послужит это примером для вас, когда кончится ваше воинское счастье и вы станете готовиться вспарывать себе животы!»
«Сказав так, — продолжает хроника, — он снял доспехи и сбросил их с башни. Он спустил с плеч парчовую накидку, бывшую под латами, обнажил верхнюю часть туловища, вонзил меч в свое белое тело и сделал слева направо по животу прямой надрез, выхватил оттуда внутренности и бросил их к подножью башни; потом взял острие клинка в зубы и упал лицом вниз».
Но Мисима не стал рассказывать мне этой популярной истории. Все же он был писателем... Ровным, бесстрастным голосом он рассказывал о своих личных воззрениях, и дух Есимицу, похоже, витавший где-то за моей спиной, на этот раз не воплотился в знакомую историю...
— Только в войсках самообороны остался истинно японский дух, истинный дух «Бусидо»... — продолжает свою речь Мисима с балкона штаба восточного военного округа.
Позади Мисимы — окна кабинета начальника штаба округа. Генерал Кэнри Масита крепко привязан к креслу, к его горлу приставлен меч, и холодок отточенного клинка разбегается по телу дрожью. За каждым движением генерала настороженно следит юнец в фуражке, скопированной с эсэсовского головного убора. Фанатично горящие под лакированным козырьком глаза не сулят пощады, и потому генерал старается не шевелиться. Только что четверо таких же юнцов, одетых подобно солдатам старой императорской армии, в кровь искололи мечами шестерых офицеров — те пытались помочь генералу.
