Гуров же приехал под уже «открытое» небо, ходил под ним неделю и еще не знал, остаться ли ему здесь или вернуться в город и уже не думать, что у кого-то есть нечто такое, чего у него нет, но могло бы быть. Надо только отказаться от приглашения работать здесь инженером.
Собственно, вопрос решился, осталась малость: в воскресенье, послезавтра, позвонит из дома жена — узнать, что и как тут, да еще не удалось сразу достать билеты домой.
А небо и впрямь было отличное! Говорили, что на том самом месте, где собрали башню телескопа, раньше всегда стояла кошара; «А пастухи тоже не дураки — знали, где ставить кошары», — так говорили. «И все же удивительно, — думал Гуров, — что во всей капризной природе Кавказа не сыщется никаких случайностей, которые могли бы изменить это небо к худшему — как и всегда, оно останется небом ста звездных ночей в году».
Давно не пугали никого обычные здесь дневные туманы. Даже сторож на башне с профессиональностью синоптика мог объяснить любому, что случится с туманом к ночи — он упадет в долину. «Вода его там притягивает, — сторож говорил, поглядывая в небо, будто сказанное пришло ему в голову только что. — Сухое небо станет, чистое... Звезды, как одну, будет видно».
«Почему как одну?» — усмехнулся, вспомнив его слова, Гуров.
Привыкнув запоминать все новое, он и о телескопе знал многое. Но все, что он знал, — Гуров признавался себе — тоже принадлежало людям вроде тех, что искали здешнее небо; а они не были ему даже известны. В эту неделю ему случалось пересказывать кое-что новичкам, поселявшимся в общежитии рядом с ним, но, и рассказывая, он понимал, что все это принадлежит не ему. Он не мог сказать: «Я видел, как дикие утки пикируют в туман на купол телескопа, думая, что это озеро». Он только знал, что иные из них разбиваются.
Да, это будет уникальный телескоп и зеркало самое большое в мире. Да, возможно, будут видны звезды двадцать четвертой величины, а существующий атлас звездного неба, каждым экземпляром которого дорожат — у нас всего их около пятидесяти, — дает звезды лишь двадцать третьей величины...
А можно было еще и поразить воображение — рассказать о свече. Стань Земля ровной, и горящая во Владивостоке свеча будет видна здесь — в Карачаево-Черкесии... Или о том, как везли конструкции башни. Ночью в Ленинграде снимали на улицах провода. Впереди медленно идущих машин ровно, почти торжественно двигался на мотоциклах эскорт милиции, и разбуженные ленинградцы, из любознательных, шли за процессией до самой пристани. Потом целый месяц конструкции плыли на барже до Ростова.
