— Пожалуйста, принесите мне кофе по-неаполитански.
Официантка принесла молодому человеку у окна обычный стакан кофе и при этом, уходя, что-то вполголоса сказала. Вяйно перевел, и я хорошо запомнил ее слова: «Пусть твои гуси станут лебедями».
Стали его гуси лебедями или нет? Спросить его об этом? Но мощный коричневый дог увлек его через площадь Ратуши, и седая голова над замшевой курткой скрылась за углом.
Выехав на окраину города, автобус круто повернул к заливу. Открылась панорама большой гавани с белыми гигантами судов и высоченными портовыми кранами. Надстройки, трубы, антенны — целый город на воде. Неожиданно автобус юркнул вниз, остановился, и панораму гавани заслонило огромное здание из бетона и стекла — объединение «Океан». Здесь мне сообщили, что Вяйно у себя на судне, только что вернулся с промысла, но сейчас судно стоит на рейде.
— Кто вы ему? — спросил радист, прежде чем связаться с Вяйно по рации.
— Мы друзья. Я давно не видел его.
— Ну, не беда, завтра они будут в городе, тогда и поговорите.
— Да, но я давно не видел его.
Радист молча включил рацию, щелкнул рычажками:
— Вяйно Кукк. Кукк. Механик, механик... — Он с кем-то говорил по-эстонски, а затем спросил мое имя и передал по рации. — Сейчас его позовут.
Рация замерла. «Вспомнит ли, узнает?» — подумал я... Раньше, если мы день-два не виделись, а Вяйно искал меня, то при встрече он кричал: «Где ты шляешься?»
Неожиданно в рации замигал красный огонек, радист снова щелкнул рычажком, молча послушал, затем взял листок бумаги, карандаш и что-то записал.
— Он вечером будет дома. Вот его телефон.
«При чем здесь телефон? — снова подумал я. — Почему не поговорил со мной?» Так или иначе, но до вечера еще было много времени, я взял листок с телефоном и вышел.
Брожу по брусчатым улицам, читаю афиши, сворачиваю там, где встречает меня поворот. Неожиданно внимание привлекла витрина выставочного зала. Среди картин эстамп: большой белый лист, а в середине — старый Таллин, окруженный мощной городской стеной.
Художник подчеркнул белым пространством обособленность города. Он сжал его и вытянул к небу черепичные крыши, шпили церквей, башни. От этого улицы угадываются еще более глубокими, сжатыми между домов. Вот вроде бы башня «Длинный Герман», правее и в глубине — Домская церковь, а самый высокий шпиль на картине, наверное, Олевисте.
Я ловлю себя на мысли, что сейчас хожу именно по этим улицам и площадям старого города, окруженного на картине стеной. Здесь мне все знакомо, и я понимаю, что, выйдя за пределы, окажусь приезжим и мне придется спрашивать, как пройти на такую-то улицу. Однако выхода нет. Вяйно живет в Мустамяэ — новом районе, но у меня еще есть время, и я не тороплюсь.
