Все это навалилось на нас так внезапно. Смерть, смерть кругом. После солнца и весны, после запаха черемухи...
Какой-то лейтенант, еще почти мальчишка, пытался навести порядок в этом кричащем мире, приказывая лежать или бежать к балке, видневшейся метрах в трехстах, в зависимости от того, где были самолеты.
На тендере паровоза застрочил пулемет. Трое в военной форме с грязными полосками бинтов разворачивали его навстречу ревущим самолетам. И вдруг один из самолетов, выпустив черный шлейф дыма, с визгом понесся к земле и ухнул где-то за полотном дороги.
Вера стояла на обгоревшей траве рядом с воронкой.
— Ложись! — крикнул я, хватая ее за руку и рывком пытаясь бросить на землю. — Ложись!
Она вырвалась и бросилась к сидевшему метрах в пяти ребенку, спокойно подбрасывающему комья земли. И когда земля, рассыпаясь, летела ему в лицо, он смеялся и смешно отплевывался, пуская пузыри. Совсем рядом с ним возникли бурунчики пулеметных очередей. Это его не испугало. Для него еще не существовало понятия «война». Вера бросилась к нему и вдруг в полуметре, широко расставив руки и навалившись грудью, как бы уперлась в упругую стену воздуха, не пускающую дальше. Она стучала о невидимую преграду кулаками и что-то кричала, пока, обессиленная, не сползла вниз, к траве.
Я на ощупь нажал кнопку возврата. Панели пульта управления, высокие стойки аппаратуры, мягкий, приглушенный свет, букетик цветов в стакане на столе. Скорченная фигура Веры в углу кабины, возле самого выхода. Я бросился к ней и приподнял, думая, что она потеряла сознание. Но она широко открытыми глазами посмотрела на меня, через меня, вдаль, в пустоту и осторожно высвободилась. Подошла к столу, села, уронив голову на ободранную крышку стола. Я знал ее, знал, что творится в ее душе.
Так она сидела довольно долго, и я не смел потревожить ее. Потом она подняла голову и сказала:
— Все сначала.
— Можно отказаться от этой работы и попросить другую.
— Другой такой быть не может. Я выдержу.
...Пронзительно завизжали тормозные колодки, и поезд остановился... Мы стояли на краю воронки. Ветер, смешанный с дымом, рвал волосы.
Плача и размазывая слезы по грязным щекам, кричала девочка:
— Ма-а-а-ма!
Играл сухой обгоревшей землей ребенок. Он был еще настолько мал, что нельзя было понять, девочка это или мальчик. Бурунчики пулеметных очередей возникли почти рядом с ним, и он, смешно переваливаясь на коротеньких неокрепших ножках, затопал к этому месту, неумело повторяя:
