Об этой трудной работе и рассказывает молодой эквадорский коммунист Фаусто Андраде.
Профессор С. Гонионский
Арендаторы помещика Эриберто Кадены обратились в суд с жалобой: Двенадцать лет гомонал (1 Гомонал (испан.) — пренебрежительное наименование помещика. — Прим. ред.) не считает райя, — показывали они судье райя — палочки с зарубками, отмечавшими дни, отработанные на асьенде.
Но всегда заодно судья и помещик — асьендадо. Не желая разобраться в индейской грамоте, крестьян выпроводили вон, заявив, что суду нужны документы, а не эта дикарская бухгалтерия.
— Будь асьенда моя, посчитал бы я им райя кнутом по спине, — шепнул судья секретарю.
— Ваш покойный батюшка (корми, господь, его розами!) за полцены отдал прекрасное поместье, когда кредиторы ему, как говорится, приставили крест ко рту.
— Да, обездолил дон Октавио наследников.
— Сейчас бы самое время вернуть отцовское наследство. Кадена продаст землю вместе с индейцами. Торговаться не станет: он столько лет не платил им за работу, что теперь ему выгоднее избавиться от наглых безбожников, чем рассчитываться с ними.
— А новый хозяин, разумеется, не обязан платить им долги своего предшественника, — сказал судья, и в тоне его прозвучали железные нотки хозяина.
Помешать совершиться бесчестной сделке между судьей и асьендадо можно было, лишь доставив в Кито петицию, подписанную индейцами имения Кадены. Но бумага должна была быть там прежде, чем они оформят купчую, поэтому мы спешили покинуть деревню, чтоб уже к утру попасть на Панамериканское шоссе. Но приближалась гроза, и индеец Хесус, деревенский староста, посоветовал нам переждать ее. Он показал заброшенную хижину, где можно безопасно провести ночь, и дал телячью шкуру:
— Возьмите, подстелете или укроетесь, если холодно будет в чосе (1 Чоса (кечуа) — хижина. — Прим. ред.).
Мы поблагодарили.
Тучи навалились на гребни гор. Вдалеке рокотал гром. Чоса прилепилась над обрывом. К ней вела узкая тропинка. Ветры растрепали гнилую солому на крыше, дожди проникали внутрь, и на земляном полу не просыхали лужи. Здесь хранили картошку. Пахло прелью, сновали мыши, оставляя за собой дорожки «горного риса». После захода солнца густая чернота тропической ночи окутала горы. Хотя, вероятно, было не более семи часов, внизу в чосах гасли огоньки очагов, наработавшиеся за день индейцы укладывались, что называется, «с курами». Исауро, мой спутник, привык ложиться по-индейски рано: принес охапку соломы, расстелил шкуру, укрылся своим пончо и через минуту крепко спал. Еще несколько лет назад этот белолицый парень с зелеными глазами жил в аристократическом квартале Кито. Потом порвал с родными, вступил в партию, был направлен работать среди крестьян и, смотри-ка, настоящим индейцем стал!
