Спрут еще двигался у моих ног, и я чувствовал боль под ногтями, точно и мне их прижгли. Вдруг я увидел огни. Мы входили в порт.
— Ты хочешь спать? — спросил меня мой друг.
— Нет, совсем не хочу.
— Тогда поболтаем у меня на крыше.
— Охотно.
Как только мы поднялись на террасу, я сразу увидел серп луны, выплывавший из‑за гор. Временами доносился порыв горячего ветра, напоенного легкими, чуть уловимыми запахами, и казалось, что, пролетев над садами и селениями всех стран, опаленных солнцем, он унес с собой их аромат.
Вокруг нас на плоских крышах белых домиков, спускавшихся к морю, стояли, лежали человеческие фигуры, спавшие или мечтавшие при звездах, — целые семьи, — все они, закутанные в длинные шерстяные одежды, отдыхали в ночной тиши от дневного зноя.
И вдруг мне почудилось, что в меня вошла душа Востока, поэтическая и легендарная душа простодушных народов, так ярко, образно мысливших. Я был захвачен видениями из библии и «Тысячи и одной ночи». Я слышал пророков, вещающих о чудесах, я видел принцесс в шелковых шальварах, выходящих на террасы своих дворцов, серебряные кадильницы, где сжигались благовонные масла, и подымающийся дымок, принимавший очертания джинов.
Я сказал Тремулену:
— Тебе повезло, что ты живешь здесь.
Он ответил:
— Меня привел сюда случай.
— Случай?
— Да, случай и несчастье.
— Ты был несчастлив?
— Очень несчастлив.
Он стоял предо мной, завернувшись в бурнус, и в его голосе я почувствовал такое страдание, что у меня дрожь пробежала по телу.
После минутного молчания он продолжал:
— Я могу рассказать тебе о моем горе. Быть может, мне станет легче, если я выскажусь.
— Расскажи.
— Хочешь?
— Да.
— Так вот. Ты помнишь, чем я был в коллеже? Своего рода поэтом, получившим воспитание в аптеке. Я мечтал стать писателем и, сдав экзамен на бакалавра, попробовал свои силы, но потерпел неудачу. Я издал томик стихов, потом роман — ни тот, ни другой не нашли сбыта, я написал драму — ни один театр ее не поставил.
Тут я влюбился. Не буду много говорить о своей страсти. Рядом с аптекой отца жил портной — у него была дочь. Я полюбил ее. Это была развитая девушка, добившаяся диплом Высшей школы, живая и порывистая по натуре, что вполне гармонировало с ее внешностью. На вид ей можно было дать лет пятнадцать, хотя ей исполнилось уже двадцать два года. Совсем миниатюрная женщина с нежными чертами, линиями, тонами, похожая на изящную акварель. Ее нос, рот, голубые глаза, золотистые волосы, улыбка, ее фигурка, ее руки, казалось, были созданы для витрины, а не для жизни на вольном воздухе. Но при этом она была очень подвижная, гибкая и удивительно деятельная. Я был сильно влюблен. Помню две — три прогулки с ней в Люксембургском саду, около фонтана Медичи, — они навсегда останутся лучшими часами в моей жизни. Тебе знакомо, не правда ли, это состояние любовного безумия, когда все помыслы сосредоточены на предмете нашего обожания? Становишься действительно каким‑то одержимым, неотступно думающим только об одной женщине, человеком, для которого кроме нее не существует больше никого на свете.
