Я поспешил выразить согласие. Она всходила медленно, тяжело дыша. Дойдя до своей двери, она сказала:
— Зайдите на несколько минут, мне хочется как следует поблагодарить вас.
И я, черт побери, зашел.
Квартира у нее была скромная, даже, пожалуй, бедная, хотя просто и мило обставленная.
Мы уселись с ней рядом на диване, и она снова заговорила о своем одиночестве.
Потом, желая меня угостить, она позвонила горничной, но никто не явился, и я с удовольствием подумал, что эта горничная бывает здесь, очевидно, только по утрам: так сказать — приходящая прислуга.
Она сняла шляпку, и я нашел ее очаровательной. Ее светлые глаза пристально смотрели на меня — такие светлые и так пристально, что я не мог противиться страшному искушению: я схватил ее в свои объятия и стал целовать ее веки, которые Друг закрылись. Я целовал их, целовал без конца. Она сопротивлялась, отталкивала меня, повторяя: «Оставьте меня, оставьте! Да будет ли этому конец?!»
Что она хотела этим сказать? В таких случаях слово «конец» звучит довольно двусмысленно. Чтобы заставить
ее замолчать, я перешел от глаз к губам и придал слову «конец» тот смысл, который мне больше нравился. Она не очень сопротивлялась, и когда мы, нанеся оскорбление памяти капитана, убитого в Тонкине, взглянули друг на друга, ее томный, разнеженный, покорный вид окончательно рассеял мои опасения.
Я был любезен, предупредителен, благодарен ей.
Мы еще поболтали около часа, потом я спросил ее:
— Где вы обедаете?
— В каком‑нибудь ресторане поблизости.
— Одна?
— Конечно.
— Хотите пообедать со мной?
— Где?
— В хорошем ресторане на бульваре.
Она, видимо, колебалась, но когда я стал настаивать, она согласилась, сказав, как бы в свое оправдание:
— Мне так тоскливо, так тоскливо одной!
И прибавила:
— Придется надеть другое платье, не такое мрачное.
Она зашла в спальню и вернулась оттуда в полутраурном, очень скромном сером платье, в котором ее изящная, тоненькая фигура казалась еще очаровательнее. Очевидно, для кладбища у нее был один туалет, для выезда — другой.
За обедом отношения у нас установились очень сердечные, она выпила шампанского, оживилась, загорелась, и мы снова поехали к ней на квартиру.
Эта интрижка, завязавшаяся на кладбище, длилась недели три. Но все на свете приедается, особенно женщины. Я покинул ее, сославшись на неотложную поездку. Расставаясь с ней, я не поскупился, за что она меня горячо благодарила и заставила дать клятву, что я по приезде вернусь к ней. Она, видно, и вправду привязалась ко мне.
