Я медленно прохаживался по дорожкам среди могил, где соседи незнакомы друг с другом, не спят вместе, не читают газет. Потом я принялся разбирать эпитафии. Должен сказать, что это самая забавная вещь в мире. Ни Лабиш[6], ни Мейяк не могут развеселить меня так, как эта потешная надгробная проза. Даже Поль де Коку[7] не удается вызвать у меня такого безудержного приступа смеха, как этим надписям на плитах и крестах, в которых родные усопших высокопарно изливают свою скорбь, желают покойнику счастья на том свете, выражают надежду с ним свидеться. Экие шутники!
Но больше всего я люблю на этом кладбище его пустынную, заброшенную часть, поросшую огромными тисами и кипарисами — старый участок с давно похороненными мертвецами, который скоро обновят, вырубив зеленые деревья, вскормленные человеческими трупами, чтобы уложить в ряд новых мертвецов под маленькими мраморными плитами.
Побродив немного и проветрившись, я почувствовал, что скоро соскучусь и что пора принести к последнему ложу моей возлюбленной дань чувств, верных ее памяти.
Сердце мое сжалось, когда я подошел к ее могиле.
Дорогая моя, бедная! Сколько в ней было очарования, любви! Какой она была беленькой, свежей! А теперь, если бы раскрыть могилу…
Склонившись над железной решеткой, я тихо поведал ей свою скорбь, хотя она, наверно, меня не слышала, и уже собрался уходить, как вдруг увидал женщину в глубоком трауре, Преклонившую колена на соседней могиле. Откинутая креповая вуаль открывала хорошенькую головку с золотистыми прядями волос, которые казались лучами утренней зари, пробивающимися сквозь ночь траурного убора.
Я уже не хотел уходить.
Она, видимо, тяжело переживала постигшее ее горе. Закрыв руками лицо, она, словно изваяние, застыла в позе олицетворен- ной скорби, перебирая во мраке сомкнутых, скрытых от света глаз четки мучительных воспоминаний. Казалось, это мертвая думает о мертвом.
И вдруг я угадал, что она сейчас заплачет, угадал по чуть заметному движению спины, напоминающему дрожь ивы, потревоженной ветром. Вначале она плакала тихо, потом все громче, шея и плечи ее содрогались. Внезапно она открыла глаза, полные слез, чудесные глаза, и огляделась кругом с безумным выражением человека, пробудившегося от кошмара. Заметив, что я смотрю на нее, она, видимо, смутилась и закрыла лицо руками. Послышались судорожные всхлипывания, и голова ее медленно склонилась на мрамор. Она прижалась к нему лбом, креп лег на выступ памятника и траурным покровом закрыл любимую могилу. Я слышал, как она застонала, опустилась на землю и, припав к памятнику, потеряла сознание.
