— Нет, он соседский, — ответил крестьянин, — можете к ним зайти, если хотите.
И Тюваш вернулся к себе в дом, где раздавался возмущенный голос его жены.
Валлены сидели за столом и медленно жевали хлеб, скупо намазывая ломти маслом, которое они брали на кончик ножа с поставленной между ними тарелки.
Г — н д'Юбьер и им сделал то же предложение, но с большей вкрадчивостью, осторожностью и красноречием.
Крестьянская чета отрицательно трясла головой. Но когда они узнали, что будут получать сто франков в месяц, они переглянулись, вопросительно посмотрели друг на друга и стали колебаться.
Они долго молчали, мучаясь, не зная, на что решиться.
Наконец жена спросила:
— Ну, что ты на это скажешь, отец?
— Этим пренебрегать нельзя, — многозначительно промолвил муж.
Г — жа д’Юбьер, дрожащая от волнения, стала говорить им о будущности ребенка, о его счастье, о деньгах, которые он сможет дать им впоследствии.
— А тысячу двести франков в год, вы при нотариусе обещаете нам их выплачивать? — спросил крестьянин.
— Разумеется, — ответил г — н д’Юбьер, — и с завтрашнего дня.
Крестьянка, о чем‑то размышлявшая, сказала:
— Ну, ста франков в месяц маловато: отнимете у нас мальчика, а ведь он через несколько лет работником будет; нет, меньше ста двадцати не догласна.
Г — жа д’Юбьер, дрожа от нетерпения, сразу же согласилась, так как ей хотелось немедленно увезти ребенка; она подарила сто франков родителям, меж тем как муж ее писал расписку. Тут же позвали мэра и одного из соседей, которые охотно подписались в качестве свидетелей.
И молодая женщина, сияя от удовольствия, унесла ревевшего во все горло малыша, как уносят из магазина понравившуюся безделушку.
Тюваши, стоя на пороге своего дома, следили за его отъездом, безмолвные, угрюмые, быть может сожалея о своем отказе.
С тех пор ничего не было слышно о маленьком Жане Валлене. Его родители каждый месяц получали у нотариуса свои сто двадцать франков. Они рассорились со своими соседями, потому что тетушка Тюваш обливала их грязью, всюду твердила, не пропуская ни одного дома, что только выродки могут торговать своим ребенком, что это подло, мерзко, гнусно!
Она иногда с вызывающим видом обнимала своего Шарло и приговаривала, будто он мог ее понять:
— Я тебя не продала, не продала, деточка. Я не торгую своими детьми. Я бедная женщина, но своими детьми не торгую.
И в течение многих лет изо дня в день с ее порога неслись злобные выкрики по адресу соседей, которые были слышны у них в доме.
