Мы вернулись в каюту. Глядя на чемоданы, которые почему-то не хотелось разбирать, я спросила подругу:
– Что делать будем? Продолжать следить за Антоном и Борисом?
– Не знаю, – пожала плечами Алина. – Хочется растянуться в шезлонге на палубе, вытянув ноги, и наслаждаться путешествием. Ты собиралась позвонить Ирине. День прошел. Возможно, появились новости.
– Точно, – вспомнила я о том, что, еще сидя в ресторане, собиралась перезвонить жене Густава, чтобы узнать, какие новости Анна выложила своему сыну. – Ира, как дела? – спросила я, когда та мне ответила.
– Хуже некуда, – буркнула она.
У меня защемило сердце. С кем плохо? С Николаем? Или что-то с Тамарой Леонидовной? Хотя Алина и утверждала, что картины могла украсть Ирина, а потом передать их матери, в причастность старушки к ограблению мне верилось с трудом. А вот в то, что ее могло огорчить бегство с корабля ее бывшего мужа, которому она предложила воссоединиться вновь, вполне было реально.
«Тамара Леонидовна могла видеть, как Виктор Николаевич второпях покидает корабль. Она бросилась за ним, но потеряла из виду: на причале всегда полно людей. Поэтому потеряться проще простого. А дальше корабль уплыл, а Тамара Леонидовна осталась. Куда она отправилась, одному богу известно. Кстати, ее тоже мог хватить удар. Хотя это вряд ли. Наверняка полицейские проверили все больницы и морги Кобленца. Но ведь она могла отправиться домой, к дочери, и сердечный приступ настиг ее в пути», – рассуждала я, боясь напрямую спросить у Ирины, с кем случилось несчастье.
– Что случилось? Есть новости о маме?
– О маме ничего не известно. А вот у Николая, кажется, дела совсем плохи. Сегодня меня вызвали в госпиталь и прямым текстом спросили, что мы, родственники, собираемся делать.
– Что значит «делать»?
– А то, что они не видят у Николая никаких положительных сдвигов. Похоже, он уже никогда не придет в себя, но и в коме может пролежать неизвестно сколько. Надо его или перевозить домой, или отдавать в специализированную клинику, поскольку госпиталь, в котором сейчас находится Николай, занимается только интенсивной терапией и перспективными больными.
– А кто может сказать, перспективный больной или нет? – возмутилась я. – Это, по-моему, одному богу известно.
