Она имела пенсию в триста восемьдесят франков, завещанную ей хозяйкой. Овощи ей давал огород. Всякой одежды ей хватило бы до конца дней, а на освещение она не тратила ничего, так как спать ложилась с наступлением сумерек.
Она совсем не бывала на улице, избегая проходить мимо лавки старьевщика, где было выставлено кое‑что из их мебели. С тех пор как ее чуть не задавили лошади, она волочила ногу; силы ее шли на убыль, и тетушка Симон, разорившаяся в своей бакалейной лавке, приходила теперь каждое утро колоть ей дрова и качать воду.
Зрение ее ослабело. Ставни сна не открывала. Прошло много лет. А дом никто не нанимал и не покупал.
Боясь, как бы ее не выгнали, Фелисите не просила о ремонте. Крыша прогнила; целую зиму на изголовье ее постели капало. После пасхи она стала кашлять кровью.
Тетка Симон позвала доктора. Фелисите захотела знать, что с ней такое, но она была глуха и расслышала только: «воспаление легких». Эти слова ей были знакомы, и она кротко ответила: «Ах! как у барыни», считая вполне естественным последовать за своей хозяйкой.
Приближался праздник тела господня.
Первый переносный алтарь устраивался всегда у подножия холма, второй — перед почтой, третий — примерно на середине улицы. По поводу него возникли споры, и в конце концов прихожанки выбрали деор г-жи Обен.
Стеснение в груди и жар усиливались. Фелисите сокрушалась, что не примет участия в устройстве алтаря. Если бы она хоть что‑нибудь могла на него положить! И тут она подумала о попугае. Соседки возразили, что это будет неприлично. Кюре, однако, дал согласие; и она была так счастлива, что попросила его после ее смерти принять Лулу, ее единственное сокровище.
Со вторника до субботы, кануна праздника, она кашляла особенно часто. Вечером лицо ее сморщилось, губы прилипли к деснам, началась рвота, а наутро, едва только рассвело, она просила позвать священника — ей стало очень плохо.
Во время соборования при ней находились три старушки. Потом она заявила, что ей надо поговорить с Фабю.
Он пришел, одетый по — воскресному, и ему было не по себе в этой зловещей обстановке.
— Простите меня, — сказала она, с усилием вытягивая руку, — я думала, что это вы его убили!
Что за вздор! Заподозрить в убийстве такого человека, как он! И он негодовал, уже готов был разбушеваться.
— Да вы же видите, она ничего не соображает!
Время от времени Фелисите в бреду заговаривала с умершими. Старухи удалились. Тетка Симон позавтракала.
Немного спустя она взяла Лулу и поднесла его к Фелисите:
