Много вопросов хотелось задать пастуху, но он заторопился: забыл за разговорами о своих баранах и овцах, да и сумерки уже сгущались. Сказал только, что принадлежит к роду найманов и живет по ту сторону горы.
С неожиданным для его лет проворством Виктор вскочил в седло, разбойничьим посвистом поднял стадо на ноги и сказал на прощание:
— Приходи завтра. Разговаривать будем!
У Ялатова медленная походка, и речь у него медленная, тягучая, с затяжными паузами. Такой уж он человек, Николай Кокурович, никуда и никогда не спешит, покуривает себе, сидя у печки, наслаждается дымком папиросы и бережно сдувает пепел в открытую створку... На вопросы он не отвечает — сам заговорит, когда сочтет нужным.
— Я знаю своих предков до седьмого колена: Паар — Ак-Билек — Тодош — Анаяк — Ялат — Сыран — Кокур — и вот я сам, Николай. Но талант был только у Ак-Билека, Анаяка и дедушки Сырана. Записывай, а я дальше буду говорить!..
Лет двадцать назад Ялатов принес в здешний научно-исследовательский институт истории, языка и литературы свои записи алтайского героического эпоса, с пометкой: «Слышал от деда Сырана». Так в Горном Алтае появился новый сказитель, теперь уже, наверное, последний в многовековой истории края. В местном издательстве хранится добрый десяток ялатовских рукописей—эпических произведений и сказок, которые скоро выйдут в свет. Это около сорока тысяч строк, которые Николай Кокурович запомнил от своего деда Сырана.
— Это был богатырь с двумя сердцами. Так о нем люди говорили. А у нас о живущем редко хорошо скажут. Сильный был человек, отчаянно смелый и за словом в карман не лез...
Так, записывай! Однажды случилось, что зайсан (родовой старшина) по имени Чинат высек его. А дело было на тое, который давали в честь самого богатого бая Содона. Во время угощения Содон спросил: «Эй ты, к какому роду принадлежишь?» — «Я из рода майманов»,— ответил Сыран, он тогда совсем молодой был. «Ты скорее всего из рода черных майманов! Взгляни на свою рожу...» — засмеялся бай. Тут Сыран вышел вперед и громко сказал: «А разве я чернее тебя, Содон? Ты ведь сам чернее черта...» Вот тут Чинат и всыпал деду двадцать пять плетей. А Сырану хоть бы что, поднялся с земли, схватил плеть и выпорол самого зайсана. Ой, что было! Спасибо родственникам, а то бы пропал дед,— дорогими подарками откупились.
Запиши... Сыран всю жизнь работал табунщиком и умер в 1938 году. А пел он где придется — дома, в гостях, на стойбищах, в тайге. И всегда с топшуром (Топшур — двуструнный инструмент.) ездил. Жаль, не могу тебе свой топшур показать — в ремонт отдал. У Сырана точно такой был, очень звонко пел. К нему люди из самых дальних селений приезжали и всегда араку везли, подарки, богатое угощение. Рядом с собой он детей сажал и следил, чтобы запоминали все. И пел он каем (Кай — горловое пение.) и подыгрывал себе топшуром. Голос разносился далеко — вся улица слушала. Пропоет немного, тут же перескажет, о чем речь идет. Взрослые, бывало, перечат: давай, мол, не объясняй, и так все ясно. А Сыран ни в какую. «Это,— говорит,— я специально для ребятишек объясняю. Если я буду только петь, они могут уснуть. А мне нужно, чтобы они понимали и запоминали...» Я с семи лет сидел рядом с Сыраном. Вот почему я стал сказителем, кайчи, по-нашему.
