Ты говоришь, что любовь не зависит от нашей воли, что ее вызывают в нас силы, древние, как мир, и присущие нам, как инстинкт. А я говорю, что именно благодаря этому любовь есть завершение жизни. Да, и пещерный человек, и птицы, и рыбы, и растения повинуются ей. И даже больше: может быть, и неорганические соединения, как и органические, покорны той же силе, физической и все же психической. И это не вдохновляет тебя? Ты не потрясен и не подавлен этим колоссальным явлением? Ты находишь, что любовь не спорадична, не индивидуальна, что она не начинается и не кончается тобой, что она не отделяет тебя от мира и ты не согрет огнем мирового единства, не слышишь слов поэтов и философов всех времен и не видишь видений, озарявших ночи святых!
Тот же вопрос возникает у меня при чтении Экклезиаста. Почему печально, если одно поколение уходит, другое ему приходит на смену, а мир пребывает вовеки? Если бы в течение миллиона лет на Земле жило все то же поколение, жизнь не стала бы достойнее и лучше. Совсем не нужно быть уверенным в вечной жизни, обеспеченной нам, чтобы жить под знаком вечности. Лучше прожить короткую жизнь, быть волной бесконечного моря и катить свои воды в течение одного солнечного дня и звездной ночи. Больше славы быть разумной частицей необъятного целого — легкой рябью вечного океана, чем лежать, раскинувшись, и улыбаться в бессознательной бесконечности.
Удивительно, что люди, приученные эволюцией соединять себя со всем существующим и отыскивать новые родственные связи, сетуют на то, что на Земле нет ничего нового. А чьи очи будут радоваться видимому и чей слух наполнится слышимым? Кто предпочтет истину исканию истины? Можно читать Экклезиаста и Шопенгауэра голосом, звенящим торжеством. В сущности, содержание текста зависит от модуляций голоса. Когда ты пишешь мне историю любви, я с радостью читаю ее. А когда ты говоришь, что любовь первобытна, я считаю еще большим грехом удаляться от ее огня.
«Любовь есть утверждение воли к жизни законченного, завершенного индивидуума». Это тезис Шопенгауэра, защищающий (без достаточного к тому основания) в чем-то личность, как будто утверждение, что любовь поражает человека в его извечной сущности, унижает его. Гений рода вербует любящего и обращает его в воина батальонов жизни.
«Гений рода» — метафизическое определение, но означает оно то же понятие, которое ты имел в виду, говоря о функции любви. Шопенгауэр сознательный пессимист, ды — бессознательный, и оба вы не учли жизненной ценности фактов. «Любовь управляется благоденствием рода, — говорит Шопенгауэр, — и это благоденствие рода соответствует глубине чувства, серьезности появления его и значению, которое приписывается мельчайшим подробностям, имеющим отношение к любви». Любовь тесно связана с «судьбой следующего поколения», поэтому ты считаешь ее пошлой, как общее место, и поэтому Шопенгауэр смотрит на нее, как на силу, стоящую на дороге к счастью, ибо жить — значит быть несчастным. «Любящие — это изменники, старающиеся продолжать непрерывно общую нужду и тяжелый труд, которые иначе быстро пришли бы к концу; они мешают этому так же, как подобные им препятствовали концу до них».
