Никто из нас не подозревал, что в это же самое время русская эмиграция готовила для Рок-оперы свою сцену.
И вот надо было попасть наконец в Русский центр, чтобы оказаться в среде близкой и понятной. Клуб выглядел запущенным, освещение скудное, столы, стулья обшарпаны, буфет обустроен на скорую руку, и буфетчик, свой ворчун, и хозяева клуба выглядели здесь редкими гостями.
Проведя вечер в клубе, я уже мог сказать себе, что кажущуюся общность русских эмигрантов можно принять и за кажущуюся разобщенность. Например, глядя, как они съезжались к спектаклю, можно было подумать, что многие из них до сих пор помнят: чей-то предок сразу принял красных, чей-то признал позже, а чей-то и вовсе не принял и оттого держит спину сухо и ровно...
Но вот на сцену поднялась женщина с повадками активистки, чтобы представить залу гостей, то есть ленинградский театр, и тотчас в перешептывании зала послышались снисхождение и неодобрение. Сработал, видимо, некоторый консерватизм вкусов и потом: когда по ходу спектакля Резанов, говоря языком театра, условно раздевал Кончиту перед микрофоном, кое-кто не выдержал этого театрального намека и демонстративно покинул зал...
Странный осадок от посещения русского клуба рассеялся позже, когда я наконец познакомился с Татьяной Рыковой и ее мужем Никитой Афанасьевым, побывал в их уютном домике на окраине Сан-Франциско. Ну а когда хозяева пригласили меня за прекрасно сервированный стол, вспомнил я и всю свою нелюбовь ко всякого рода клубам. И пришел к неожиданному выводу: понятие «клуб» — не русское понятие. И сам клуб — изобретение не русское. У россиян, где бы они ни жили, клуб в том английском смысле не прижился. А для нас он стал Дворцом культуры коллективного воспитания и связан со словом — «массовка»... Клуб обезличивает человека. И то, что я видел в русском клубе, возможно, было не что иное, как сопротивление этому обезличиванию.
Не скрою, некоторую чопорность эмигрантов в клубе я поначалу относил на счет их происхождения; мне казалось, что вокруг ходит одна знать, и это при том, что в Америке отсутствуют какие-либо титулы: принимая американское гражданство, человек добровольно отказывается от всех титулов своей старой родины... Мне так и хотелось подойти и спросить: «Простите, вы из каких будете?» Но стоило сделать шаг в этом направлении, как убедился, что подобные разговоры вызывают неудобства у собеседника.
Помню, на вечере, устроенном у нас на судне русскими эмигрантами, я сидел рядом с Демидовым — потомком тех самых Демидовых, которым принадлежало пол-Урала,— и я только было осторожно заговорил о его именитых предках, как этот деликатнейший человек в мучительной гримасе остановил меня:
