А в остальном в Париже можно обойтись и без знания языка. Особенно тем, кто знаком с азами пантомимы. В стране Марселя Марсо язык жестов и пластики понимают неплохо.
Но для этого твои руки должны быть свободны от тяжелых чемоданов, а голова свободна от набора поручений, говорил я Сереже, словно не он, а я был парижанином.
Похоже было, мои высказывания развлекали Сережу, и это я видел по его глазам. В такие моменты он походил на повесу, увязавшегося за человеком, который так и не нашел себе равного собеседника.
Пожалуй, Париж единственный из западных городов, продолжал я, где, пускаясь в многокилометровые переходы, не стоит ни о чем заботиться. В Париж, надо ездить налегке. Лучше с одним портфелем. И тогда легко будет переходить дорогу, оглядываться по сторонам, легко задержаться перед той, кто улыбнется тебе, и даже, случись непредвиденное, провести ночь на скамейке. Одним словом, в Париже вполне можно на время чувствовать себя и бездомным. Это только может обогатить твое пребывание... Нет. В Париже хорошо бродить в одиночестве. Правда, оно может надоесть, и тогда...
И тогда надо искать случайное знакомство, — перебивая меня, подхватывал Сережа.
И я прощал ему эту маленькую непочтительность, ибо он сознательно шел на игру. Я прощал ему и нотки иронии, в которых, несомненно, крылось мальчишеское любопытство уличным «экземпляром», каким — допускал мог явиться для него я сам...
Не знаю, уже сколько времени в этот день мы гуляли с Сережей, сколько раз пили кофе — последний раз мы это делали на бульваре Сен-Мишель, и Сережа, я помню, объяснял мне, где мы находимся:
— Теперь направо Латинский квартал, — говорил он, — а налево район Сен-Жермен.
Остаток дня я собирался провести на Монмартре. Сережа, проводив меня до станции метро, подробно расписал мой план, где и на какую линию я должен буду сделать пересадку и на какой станции на Бланш или Антверпен — должен буду выйти.
Было время, когда мы, молодые люди, живущие в Москве, на Собачьей площадке, называли свою обитель Монмартром. Здесь, в двух шагах от Арбата, в тихих переулках Собачьей площадки, как и на Монмартре, исстари жил артистический люд, и эта площадка считалась старыми москвичами местом, Богом отмеченным, здесь жили, бывали, останавливались почти все ярчайшие личности русской культуры, разве что Достоевский обошел Собачью площадку стороной... Но если взять то время, когда в Париже, казалось, рисовали все, и Монмартр являлся центром жизни богемы, где существовал единый, не расщепленный язык живописи и художники, сами того не подозревая, создавали свою Вавилонскую Башню, то здесь, над Собачьей площадкой, продолжал витать дух сочинительства и артистизма...
