Он молча повел меня наверх, в мансарду, и усадил на аккуратно заправленную постель, с которой предварительно стащил медвежью шкуру. Из открытой баночки резко дохнуло чем-то травяным. Запах был до странности знакомый и напомнил мне схожую сцену в холодной, заледенелой спальне: Ясень, окровавленный, без рубашки сидел на кровати, а я смазывала его раны…
Музыка внизу не умолкала – низкая, скорбная мелодия, от которой сжималось сердце. Ясень присел на кровать возле меня и аккуратно закатал мне рукав, обнажая тонкие, покрасневшие царапины. Я уловила вибрацию раскаяния в его ауре, тускло-красную вспышку, когда он наносил прохладную, покалывающую мазь на ссадину.
– Знаешь, я все еще зла на тебя, – заявила я, не оборачиваясь. Мрачные фортепианные аккорды навевали угрюмую грусть, и я старалась не реагировать на поглаживания прохладных пальцев, хотя ребра от этих касаний обретали благословенную нечувствительность. – Мог бы хоть предупредить! Мог бы сказать: «Слушай, я тебя сегодня так уделаю для тренировки!»
Ясень протянул обе руки у меня из-за спины и протянул мне баночку с мазью, тем самым вынуждая прижаться вплотную к его груди.
– Твой отец придет в себя, – прошептал он, а я уже едва сдерживала рвущееся наружу горе. – Просто память возвращается не сразу. Он сейчас растерян и напуган и ищет утешения в единственном, что помнит. Продолжай разговаривать с ним, и постепенно он начнет вспоминать.
От Ясеня вкусно пахло чем-то мятным, морозно и остро. Я чуть повернула голову и чмокнула его в ямочку на шее, под подбородком, а он еле слышно выдохнул. Я вдруг осознала, что мы сидим на кровати, наедине, в тайной хижине, а взрослых вокруг (по крайней мере, взрослых в здравом уме) – никого… некому нас ругать и гонять. Сердце у меня забилось быстрее, удары отдавались в ушах; его сердцебиение тоже ощутимо участилось.
Я еще подвинулась и провела губами по его подбородку, но он дернул головой так, что губы наши встретились, и вот уже мы целуемся буквально взасос. Его пальцы запутались у меня в волосах, мои руки скользнули ему под рубашку, гладили крепкие мускулы на груди и на животе. Он застонал, притянул меня к себе на колени, уложил на кровать и улегся сверху, аккуратно, чтобы не раздавить.
Тело у меня покалывало, горело, внутри все переворачивалось от эмоций, которые я даже не до конца понимала. Ясень был на мне, губы к губам, я жадно гладила прохладную и шелковистую кожу. Не могла ни говорить, ни думать. Могла только
