Как-то мне встретилась давняя подружка Майка Болотина и рассказала, что поссорилась с родителями. «Представляешь, — сказала она, — они говорят, что любят меня, несмотря на то, что я ничего не довожу до конца и несмотря на то, что я такая несобранная. А я хочу, чтобы меня любили не „несмотря“ на это, а из-за этого!»
О любви в такой степени я не смела и подумать. Но, наверное, это и есть любовь. Жаль, что у нас с мамой все было совсем не так.
Часто, приходя с работы, я заставала дома группу женщин из церкви. Мама сидела на кровати, подперев рукой подбородок, и молча, с бесстрастным лицом слушала то, что ей рассказывали. Заметно было, что она пользуется уважением своих гостей. Так часто бывает, что человек немногословный считается более мудрым, и перед ним неосознанно заискивают. Тон в разговоре задавала чаще всего Гавриловна, наша соседка по подъезду, с которой раньше мама едва здоровалась.
— Верите ли, Нюра, — с чувством рассказывала она, — в чистый четверг посвятила яичко и в святой угол под лампадку положила. Ну, лежит. Лежит себе неделю, месяц — не портится. Не портится! — констатировала Гавриловна, прикладывая полную руку к еще более полной груди, — и вы знаете что? В следующую Пасху этим же яичком разговлялась! — здесь выдерживалась пауза, дававшая возможность возразить тем, кто бы на это осмелился.
Гавриловна вообще была из тех экспертов, которые могут с уверенностью сказать, в котором часу ночи нужно читать «Живые помощи», чтобы избавить мужа от пьянства, и где в этот момент должно стоять зеркало, а где лежать фотокарточка; сколько крестиков нужно купить и раздать, если ребенок умер некрещеным, какому святому сколько заказать молебнов при заболевании почек и т. п. Я думаю, во многом из-за боязни подвергнуться ее суду, а не из желания исполнить волю Божью люди обычно шли в ее дом за подробными инструкциями.
Но уж маму-то, конечно, она ничему научить не могла! Мама к ее рассказам обычно не проявляла ни интереса, ни удивления, правда, потом потихоньку проводила эксперименты, результатами которых не всегда оставалась довольна.
Возможно, это новое окружение мамы не совсем было по душе Инне Константиновне, как бы переставшей быть ее единственным доверенным лицом. На кладбище мама теперь отправлялась не иначе как в сопровождении трех-пяти церковных женщин. Они подолгу сидели там вместе, но уже не у Вовиной могилы, а в жарко натопленном домике сторожихи Веры, которая тоже была причастна к церковно-хоровым делам. «Ах, если бы мы заходили в эту сторожку
