Сергей Юрьевич спохватился и прервал меня:
— Да я не говорю, что они это хорошо сделали, но раз уж сведения ко мне поступили, давайте поговорим о том, что происходит.
— А что происходит? — все еще азартно поинтересовалась я.
— А то, что вы пропадаете по церквям, держите дома запрещенную церковную литературу, связаны со всякими попами и владыками и в качестве делегата ездили на какой-то подпольный съезд!
Я расхохоталась.
— Да что там, как делегат! Как председатель! Ваши осведомители, наверное, имели в виду мое паломничество в Киево-Печерскую лавру? Так это никому не запрещено!
Он смутился и сразу же рассердился.
— Ты не очень-то смейся! Вот придут к тебе с обыском, тогда посмеешься.
— Приходите, — бойко отвечала я, порядком, однако, струхнув, — у меня никакой запрещенной литературы нет.
— Увидим, — его голос окреп и снова посуровел, — и вопрос о вашем пребывании в коллективе еще будем решать.
— Вы меня уволите? — спросила я напрямую.
— Ну-у… Юридически, конечно, мы вас уволить не можем, но… можем сделать так, что вы уйдете сами.
Я молчала, по-прежнему с улыбкой глядя на него. Он тоже немного помолчал и потом сказал задумчиво:
— Вы знаете, мне даже как-то не верится во все это. Ведь вы же неглупая девушка, молодая… Что вас заставляет ходить в церковь?
— Вам это будет трудно понять, — сказала я, вздохнув.
— Я лично, собственно, ничего против вас не имею. Но я обязан отреагировать. Вы…такая симпатичная… — он перешел на свой обычный тон, — вам бы о любви думать, а вы какого-то Бога придумали…
Я убрала улыбку и смотрела скучающе.
— Ладно, идите, — Сергей Юрьевич крепко потер лоб, зрительно увеличенный лысиной. Столь серьезный разговор с молодой сотрудницей явно утомил его. — Мы поставим вопрос о вас на комсомольском собрании. Я и не знал, что вы такая девушка… с характером!
Я отвесила ему нечто вроде полупоклона и вышла. «Слизняк, — вырвалось у меня в коридоре, — отреагировал…»
* * *
Неизвестно, что постановило созванное в мое отсутствие комсомольское собрание, но меня, как ни странно, вдруг окружили повышенным вниманием: поручали писать стихи для стенгазеты, вовлекали в художественную самодеятельность, предлагали проводить торжественные вечера по праздникам. Наверное, виною всему были папины «балакучие», как выражалась мама, гены, потому что, в глубине души сознавая истинные причины своей внезапной популярности, я все же с удовольствием декламировала стихи и пела песни на этих вечерах. Во время танцев молодые люди не обходили меня своим вниманием, и это мне тоже нравилось. У меня действительно стало меньше времени для церкви и встреч с Владыкой, но я пыталась внушить себе, что это нормально и что ничего предосудительного я не совершаю. Обещание, данное самой себе буквально месяц назад на завалинке маленького колхозного домика, померкло, воспоминания о происшедшем потеряли свою остроту, и я снова пыталась жить «как все». Но по ночам, проснувшись и глядя на темные силуэты тополей, неизменных безмолвных свидетелей моих горьких минут, я чувствовала такую пустоту, такую тоску, с которой не могло сравниться минутное вымученное веселье гипромезовских вечеринок. Тихая радость, которая жила во мне в те дни, когда совесть была чиста перед Богом, казалась теперь безвозвратно ушедшей.
