— Так, — кивнул дворянин. После чего заметно побледнел, на его скулах выступили желваки, что говорило о характере сильном и решительном. И в следующую минуту выпалил:
— Меня привела к вам огромная симпатия и безмерное уважение к госпоже Ларионовой. И, прежде всего, потому, что ей угрожает страшная опасность.
— Вот как? — прищурилась Ольга.
Уж коли милого дружочка Таник с нею рядом нет, кому-то нужно взять в свои руки бразды спокойствия и рассудительности. И она никоим образом не выказала страха или даже видимого волнения. Лишь пристальнее взглянула на своего странного и нежданного гостя.
— В чем же напасть?
— Она угодила в руки весьма дурного человека, — ответил Оленин. — И сие неприятное обстоятельство усугубляется еще и тем, что она полагает его особою, достойнейшей во всех отношениях. Даже…
Он замялся.
— Даже ее любви, вы хотите сказать? — осведомилась Ольга, строго поглядывая на молодого человека.
— Увы, — тот развел руками.
— Постойте, что-то я не пойму, — озадаченно пробормотала Ольга. — А вы-то, сударь, какое ко всему этому имеете касательство? Окромя вашей симпатии — о том отдельная речь!
— Ах, Ольга Петровна, — вздохнул Оленин. — В том-то и вся беда. Ведь я — в некотором роде подручный этого ужасного человека.
— Как это? — недоумевающим тоном протянула наша героиня. — Бандит, что ли?
— Именно что он, — с готовностью воскликнул молодой человек самым отчаянным тоном. — Истинный бандит, сударыня. И достоин самой лютой казни, поверьте.
Ольга сокрушенно поджала губы.
— Час от часу не легче, — пробормотала она, недоверчиво глядя на Оленина. — Ну-ка, сударь мой, расскажите все как на духу — что да как. И тогда уж мы решать будем, казнить вас али миловать.
И она знаком велела прислуге подать кофею. По всему видать, разговор им предстоял не из легких.
Женское сердце в отличие от мужского стучит иначе. И как тело питается кровью и воздухом, так душа женщины жива любовью и тонкими, исключительными чувствами.
В начале просвещенного XIX века сердце российской женщины так же тянулось к любви, как и в прежние времена. Но идеалом прекрасного пола прочно утвердился образ мужчины на военной службе. Лишь офицерские эполеты прельщали восторженные девичьи сердца, лишь воинская служба считалась наиблагороднейшей. Исключение дамами делалось лишь для дипломатического поприща их будущего избранника, но и только!
— Офицер… — шептали во сне сотни трепетных губок. — Только офицер!
