Александр-Адольф указал рукой на выход и предложил:
— Прокатимся немного… Надоела власть. Может цирк посмотрим… Кстати каждой личности, по крайней мере пока она развита претит рутина. Если предположить, что Всемогущий Бог существовал всегда, то до того как он начал творить прошла бы бесконечная бездна времени, и можно было бы просто сойти с ума от рутины. Да если предположить, что наша вселенная далеко не первая, но все равно, сколько бы не было вселенных, их число, как и есть число сотворенных конечно. Потому что само понятие сотворенный: подразумевает и материальную конечность, и начало самого процесса создания иных миров. Как давно бы это процесс творения не начался, он все-таки начался, а значит, существовал бесконечно долгий период времени, когда Господь не творил. Это тоже существенный аргумент в пользу того, что вряд ли предвечное могло иметь личностный характер.
Гейнзеберг направившись вслед за фюрером, спускающимся по лестнице к автомобилю, заметил:
— А если предположить, что времени не было и оно тоже было создано?!
Фюрер презрительно фыркнул:
— А что это меняет. Личность на то и личность, что мыслит, рассуждает, осознает себя. Если Всевышний личность, то он себя осознает, даже если нет времени, и думает, размышляет, потому это разумная личность. Что можно на это возразить.
Гейнзеберг заметил:
— Без времени, возможно, Господь Бог, не ощущает рутинности, и давления обыденности…
Александр-Адольф и тут не согласился:
— Если Господь и личность, и всемогущ, о он в любом случае должен мыслить, а его всемогущество заключаться в бесконечных массах энергии… Это энергия, не может быть абсолютно застывшей как и мысль. Иначе будь это абсолютной спячкой, Господь не сумел бы проснуться, и начать творить. А если спячка не абсолютна и мыслительные процессы протекаю, то они подвержены влиянию рутины…
Полковник СС Дэсс глумливо произнес:
— Ну что мальчишка… Хочешь облегчить свою участь расскажи нам где спрятаны сокровища шейха. Мы в долгу не останемся, знатным шейхом сам сделаешься.
Али судорожно дергался. На голых пятках много нервных окончаний, а огонь это жестокая боль. В воздухе все сильнее и сильнее ощутим запах паленого. Мальчик все сильнее хрипел, по его щекам стекал пот и слезы:
— Я не знаю… Не знаю…
Дэсс щелкнул пальцами в воздухе:
— Не ври, я ложь насквозь вижу! Тем более, что ты сам сказал, что не скажешь. Мы тебя замучаем до смерти и…
Али втягивал и вытягивал свой тощий, но с довольно рельефным прессом живот. Он старался сдержать крики, что не показать, что ему больно, но предательское тело не хотело терпеть. Слезы из глаз текли непроизвольно, и арабскому мальчишке было стыдно, что он плачет как девочка. Но, увы, остановить слезы и постанывание не в его силах, хотя из судорожно прокушенной губы стекает струйка крови. Дэсс тем временем чтобы усилить болевые ощущения; взял с раскалившимися концами щипцы и взялся за тощее ребро мальчишки. Осторожно сжал своими сильными лапами, и принялся выкручивать. Али застонал значительно громче, боль была невыносимейшей, из горла вырывалось:
