Да притом у каждого домашнего животного своя судьба: того же петуха Иван, совсем маленьким, еле выходил, рот силком открывал, желток впихивал, крохотными кусочками аспирина потчевал. Но зато сколько радости у всех было, когда это желтенькое существо начало бегать со всеми цыплятами вместе и, в конце концов, превратилось в красивого золотогрудого петуха. Иван так и назвал его — «Красногрудый».
Да возьмем кого хочешь — козленка, теленка, поросенка, — какие они маленькие симпатичные, забавные; так же, как и все дети, болеют и выздоравливают, радуются и огорчаются, то есть живут такой же, как и все люди, простой, нормальной жизнью. И как же их не напоить вовремя, не накормить досыта? И тут уже не до поэтов и писателей, только и того, что в школьные годы прочитано и выучено. Да и электричество на Чулыме появилось только после войны — и то от дизелей, которые включались и выключались в определенные часы, строго по графику. Но они часто ломались, и тогда снова зажигались видавшие виды керосиновые лампы и фонари. И зажигались, и гасились они не по какому-нибудь будильнику или по радио, а по естественной необходимости: досветла накормить скот или поздно вечером вычистить подсобные помещения. Но чаще всего лампы и фонари все, же зажигались утром, особенно зимой и ранней весной.
Вот и сейчас, глухой темной ночью, когда звезды на ясном черном небосводе горели особенно ярко, и от ноябрьских, почти зимних, морозов стреляли, лопались, вековые деревья, когда все словно съежилось от сибирской стужи, вдруг откуда-то издалека глухо и протяжно запел петух, ему тут же откликнулся другой, потом через несколько минут на том конце села, своим, только ему присущим голосом прокричал третий, — и пошло — поехало над притихшей, еще сладко спящей и видевшей сны деревней, заиграла сама жизнь ее обычной и вечной цепочкой: космос— природе, природа — животным, животные — друг другу и людям. И эту цепочку никому никогда не разорвать, она отработана тысячелетиями, и жить ей вечно.
И только закричал Красногрудый, как нежненько заблеяла коза Дарья, хрюкнула спросонья громадная, как ошкуренное толстое бревно, свинья, ей откликнулся ленивый, уже почти не ходивший, ждавший своего смертного часа кабан. Просыпалась природа во всем своем разнообразии, продолжалась жизнь, требуя к себе внимания и заботы.
И Настя встала, почти бесшумно, как много лет уже делала, накинула на себя нехитрую крестьянскую одежду, почти не ища ее в темноте, и хотела уже было выйти к скоту, но прислушалась. Мерно, однообразно и безразлично стучали висевшие на стене ходики, но хозяйка и без них знала время — петух еще ни разу не ошибся. Она прислушалась, потому что не слышала, как всегда, ровного дыхания мужа и даже вздрогнула, неожиданно услышав его голос:
