— Так вы полагаете, что этот ангел — скорее бес?
— Я уже сказал вам, приходите к мессе в пять! Как раз сегодня я поведу об этом речь. И публично изобличу еретиков из этого квартала, а нынешняя ересь того же характера, что и прежние, как у Псевдо-Дионисия Ареопагита[3], или у Адальберта Отшельника. — Голос священника дрожал от гнева. — Эти, из Галилеи, они даже бо́льшие грешники, чем Симон Волхв[4], ошибочно провозгласивший, что земной мир сделан из той же материи, что и ангелы. Пусть дрожат перед анафемой сегодняшние вероотступники! Пусть не играют с огнем. Потому что можно обжечься! Но больше я вам ничего не скажу. Нет, хватит, я не собираюсь опережать события! — Он сделал паузу, чтобы перевести дух и вытереть рот платком. — Приходите в пять к мессе, если хотите в чем-то разобраться.
— Хорошо, падре, я приду. До свиданья и спасибо за то, что позволили воспользоваться туалетом.
— Ах, нет же! Раз уж вы вошли, то не можете уйти, не поев немного супа. Ибо сказано: тот, кто ест в одиночестве, умрет в одиночестве, а я не хочу умереть один. Хватит с меня уже и того, что я живу бобылем.
— Нет, падре, не беспокойтесь. — Я попыталась отказаться, чувствуя себя отвратительно из-за того, что отнимаю у человека частицу его единственного наслаждения, и из-за того, что мне придется попробовать варево, где плавающие в сером бульоне куски моркови казались обломками потерпевшего крушение судна. Но мои старания пропали втуне: он подошел к котелку и наполнил мне тарелку до краев, потом достал из кармана сутаны помятую пачку Lucky Strikes и прикурил сигарету от огня в печи.
— Почему вы так одиноки, падре? Разве ваши прихожане не заботятся о вас?
— Они меня не любят. Возможно, потому, что я переехал на этот склон, будучи уже желчным стариком, и у меня не было сил заставить их себя полюбить. Но не стоит беседовать после обеда, это вредно для пищеварения и не способствует приведению мыслей в порядок.
В комнате воцарилась тишина, я ела, он курил, если только можно назвать тишиной те вздохи и причмокивания, с которыми падре наслаждался дымом своей сигареты. На вкус суп был не так ужасен, как на вид, мой желудок с восторгом принял горячую жидкость, и я ощутила благодарность за грубоватое великодушие хозяина дома. Сам же он уже давно дремал, сидя на койке с тлеющим окурком в желтых пальцах и склонив под невообразимым углом свою нелепо постриженную голову.
Вытащив у него из руки сигарету, я погасила ее в одном из цветочных горшков, вымыла свою и его тарелки под рукомойником в туалете, оставила записку: «Господь благословит Вас за доброту, в пять я приду к мессе» — и вновь вышла под дождь и пронизывающий ветер. Но это уже было не важно, теперь я была уверена, что у меня есть история, чтобы рассказать ее. Я все еще не знала, каким образом сделаю это, но появилось острое желание выяснить, что же за существо ангел из Галилеи. Кроме того, на пятичасовой мессе, похоже, не обойдется без отлучений от церкви и даже угроз смерти на костре. Такое представление я бы не пропустила ни за что на свете.
