— Ничего, дочь, всё нормально. Зная характер нашей Маро, примерно такую ее реакцию я себе и представлял. Но… что сделано, то сделано. Прошлого все равно не воротишь… А написать или позвонить поначалу я вам не мог в принципе. Я же первый месяц, пока под их диктовку заявления делал и интервью давал, в специальном изоляторе сидел. Это уже потом, когда шумиха улеглась и более я сделался шведам категорически неинтересен, меня в еврейский лагерь для переселенцев перевели. Там я полгодика просидел.
— А почему в еврейский?
— А черт его знает! — улыбнулся Матос. — Знаешь, шведам, им, в принципе, по барабану, каких ты кровей-корней. Здесь все толерантны до умопомешательства. Скорее всего, просто кто-то решил, что, раз диссидент из СССР, значит, обязательно еврей. Ну а нам, армянам, как и татарам, всё едино. К тому же, из сугубо меркантильных соображений, в материальном плане всё было довольно неплохо. Там ведь как? Половину содержания платила местная еврейская община, синагога, а вторую половину — государство… Да и свободы, конечно, стало побольше. Я, кстати, как только переселился, первым делом отправил Гале телеграмму, в которой предложил ей заочно развестись.
— И мама высылала тебе уведомление о разводе?! — потрясенно переспросила Самсут. «Так вот, значит, что мать имела в виду в тот день, когда во всеуслышание объявила, что у меня больше нет отца!»
— Ну конечно. А разве ты не знала?.. Ты только пойми меня правильно, Самсут, — с этими словами отец сделался необычайно серьезен. — Решиться на это мне было непросто, безумно непросто. Но я прекрасно понимал, что жить в Союзе жене «изменника родины» ой как тяжко. Кто ж тогда знал, что скоро задуют все эти ветры перемен?
— Ну а хотя бы письма?
— Писем я вам не писал всё по той же причине — не хотел, чтобы их гэбэшники читали. И потом — разве в письме всё расскажешь? Да и не умел я никогда письма писать: вечно со мной так — вроде хочешь одно сказать, а на бумаге прочтешь — совсем другой смысл получается.
— Но почему же ты не приехал к нам потом? — не унималась Самсут. — После всей этой перестройки, в девяностые, когда с загранпоездками не стало абсолютно никаких проблем?
— Десять лет — довольно большой срок, дочь. Я хотел дать Гале шанс забыть про меня и начать новую жизнь Встретить другого, путёвого, работящего, правильного мужа.
— И правильного отчима для меня?
— Ну, к тому времени ты была совсем взрослой девочкой и едва ли нуждалась в отце.
